У Чуриковой с Елизаветой тоже есть несколько очевидных совпадений: один брак и одна любовь на всю жизнь, верность собственному призванию, страсть к садоводству и, наконец, нежная привязанность к собакам породы корги. Разве мало?
С Панфиловым они завели двух собачек Лесли и Сюзи, как только на горизонте замаячила «Аудиенция». Еще было непонятно, состоится спектакль или нет, а они уже были — два рыжих гладкошерстных создания с умными лисьими мордочками, словно сбежавшие с домашних фотографий, где Елизавета позирует в окружении своих четвероногих любимцев. Вот уж истинно королевская порода: такт, выдержка, деликатность. За все время утомительной многочасовой фотосессии в Театре Наций мы ни разу не услышали их лая. Ни разу не подали голоса, не испортили ни одного кадра, не помяли ни одного платья. Вели себя скромно, достойно, внося своим энергичным присутствием ту ноту обаятельной непосредственности, без которой театральная история про Королеву была бы, наверное, слишком чопорной и даже скучноватой.
А тут собачки вихрем носятся, бриллианты от поставщика Ее Величества ювелирного дома Garrad сверкают, целая бригада костюмеров, гримеров и одевальщиц суетится, готовясь к первому кадру, где Королева должна предстать в полном коронационном облачении.
В зеркалах фойе отражается вся наша съемочная массовка, застывшая в оцепенении перед этим бриллиантово-парчово-горностаевым величием, созданным талантами, усилиями и бессонными трудами целой команды профессионалов экстра-класса.
— Нет, все-таки это качество, — довольно произносит Глеб Панфилов, буравя колючим, придирчивым взглядом фигуру жены, закованную в королевские одежды.
— Свет должен быть более холодным, — дает он распоряжение фотографу.
На несколько часов Панфилов будто бы вернулся в привычную атмосферу съемочной площадки. Он уже знает, каким будет этот его «фильм» про Королеву. У него уже все построено, продумано, отрепетировано, сложилось в некий абсолютно идеальный кадр, который может снять только он, а сыграть там может только она, его Актриса, его Инночка.
На самом деле это такое счастье — видеть их обоих вместе, следить, как он исподволь, незаметно режиссирует ее мизансцены, выбирает и ставит правильный свет, подбадривает ее, давая ощущение надежности, защищенности, уверенности. И правда, легко ли просидеть пять часов подряд под жгучими прожекторами во всем этом неподъемном, душном прикиде? Но при этом ни единой жалобы, ни вздоха, ни каприза — ах, устала! Свою королевскую смену Чурикова отслужила, как солдат на посту: от и до. Улыбалась, когда надо, махала рукой в перчатке перед воображаемой толпой, примеряла алые шляпы в тон ее пунцового английского костюма, подкармливала собачек, чтобы они не скучали.
…И только когда гримеры с осторожностью сняли с нее корону — точную копию той, которой Елизавету II короновали 2 июня 1953 года, — Инна Михайловна позволила себе вздохнуть.
— Ну какая же она тяжелая!
Двойной эспрессо
Михаил Барышников
Мне сказали, что этот мой текст он нашел «манерным». Наверное, так и есть. К тому же его страшно рассердило, что я рискнул обнародовать сам факт нашей встречи. Как известно, с российскими журналистами Михаил Барышников дал зарок никогда не встречаться. Но это и не было интервью в обычном смысле слова. Я почти ни о чем его не спрашивал. Просто была встреча в кафе в Париже, на Ситэ. И недолгий разговор про ту, которую он называл «красавицей-вороной», кто научил его сочинять музыку, кто был последним романтическим поэтом Франции. Она была магической женщиной в черном, пленившей его своим голосом, стихами, песнями. Барышников даже решил выучить французский, чтобы понять, о чем она поет. Речь — о великой Барбаре́. Мы проговорили час. Кажется, впервые Барышников говорил о ней по-русски. Но в этой истории так много всего открылось, столько было горечи и боли в его словах и интонациях, что не написать о нашей встрече я не мог. Ну и, конечно, о нем, о Михаиле Николаевиче Барышникове, гениальном артисте, человеке невероятной воли, таланта и мужества. Так получилось, что с ним тоже много всего связано.
К двери его грим-уборной в Театре Шайо был прикноплен обрывок бумаги, на котором небрежно от руки было выведено Misha B. Конечно, можно было постучать и войти, но эта простая мысль почему-то никому не приходила в голову: а вдруг занят, вдруг помешаем? Неудобно. Притом что со мной были люди ему не посторонние: художник Владимир Радунский, его близкий приятель, специально прилетевший из Рима, режиссер Дмитрий Крымов, постановщик спектакля «В Париже», где Барышников сыграл главную роль. Но что-то тормозило, мешало, заставляя нас делать вид, что это самое что ни на есть нам привычное занятие — вот так стоять и ждать, когда позовут.
Дверь распахнулась, кто-то незаметный, неважный прошмыгнул мимо, и я увидел его, стоящего спиной к зеркалу, уже готового к нашему шумному вторжению. Взъерошенно-усталый, с бледным, каким-то смытым лицом, на котором своей отдельной жизнью жили зоркие, строгие, грифельно-серые, неспокойные глаза, знакомые мне по множеству фотографий и фильмов.
Меня представили. Он кивнул. Вполне дружелюбно. Протянул руку, бледную и податливую, с набухшими венами молотобойца под закатанным рукавом белой рубашки. Терпеливо выслушал мои неуклюжие комплименты. Спектакль мне понравился, и я, как мне показалось, звучал вполне искренне, но ничего искрометно-находчивого не выдал и никакого интереса в его глазах не прочитал. Только настороженность и усталость, слегка прикрытые ироничной улыбкой. За столько лет триумфов он привык, что люди говорят ему разные приятные слова. Ну, спасибо! И вам спасибо. И всем спасибо… Аудиенция окончена, можно расходиться. Он перебросился парой шутливых фраз с Димой, что-то сказал Володе. Его ждали на служебном входе, и он торопился. Спустя какое-то время я увидел, как он садится в такси, приветливо помахав нам белой панамкой, зажатой в руке. Получилось очень изящно и как-то по-детски мило. Прощальный жест с палубы отплывающего корабля.
— Я однажды видел, как за его машиной рванула целая стая парижских байкеров, — вдруг вспомнил Крымов, провожая взглядом удаляющееся такси.
— Как это было?
— Он спускался по лестнице, здесь, перед Шайо. Вдруг по толпе прошелестело: «Барышников, Барышников». И тогда, как по команде, группа парней бросилась к своим мотоциклам и устремилась за его машиной в погоню.
— И что они потом сделали?
— Ничего. Просто ехали рядом, сопровождали почетным эскортом.
— Как короля?
— Как короля.
Сейчас всех мало-мальски приличных танцовщиков принято величать «королями танца». Мой давний знакомец, выпускник экономического факультета ГИТИСа, а теперь один из самых успешных театральных продюсеров Сережа Данилян так назвал свое шоу, которое катает по всему миру. Оно пользуется неимоверным успехом. Но в балетном мире знают, что король может быть один. Все остальные — принцы. И это, конечно, он, Михаил Барышников, Михаил Николаевич, Миша, как его до сих пор с фамильярной нежностью называют поклонники, друзья и балетные критики. Легенда, звезда, мировая знаменитость, один из немногих русских, прочно вошедших и в пантеон великих, и в западное подсознание (там говорят «балет» — подразумевают «Барышников»). Никто из наших артистов не достиг там таких вершин популярности, известности, всепроникаемости, таких гонораров и такой вселенской любви. Да, он уже давно не танцует классику, да, в январе 2012 года ему исполнилось шестьдесят четыре года, да, он перенес несколько тяжелых операций на колене, после чего не то что танцевать, а передвигаться без палки не очень-то полагается. Но он по-прежнему выступает, гастролирует. Почти каждый сезон у него новые спектакли. И одно его имя на афише способно гарантировать аншлаги и толпы у артистического входа. Причем это не «чёс» по провинции с воспоминаниями о былых заслугах, не сомнительные ветеранские «гала-концерты» в расчете на ностальгические всхлипы и вспомоществование меценатов, а серьезные, оригинальные и абсолютно некоммерческие проекты без малейшего привкуса нафталина. В нью-йорском Центре искусств, который Барышников открыл после того, как распустил свою труппу ОАК (White Oak Dance Project), все время что-то происходит, какая-то очень интенсивная жизнь: новые коллективы приезжают и уезжают, постоянно мелькают молодые лица, проходят авангардные перформансы, устраиваются однодневные выставки и мастер-классы. Кого-то Барышников спонсирует, кому-то предоставляет площадку, с кем-то вступает в более длительные профессиональные отношения. Не начальник, не звезда, не гуру — обычный труженик, работяга. Собранный, энергичный, доброжелательный.
