Глаза Жени наполняются слезами. В считанные мгновения он проживает и проигрывает этот победительный проход по красному ковру, этот миг торжества, который он успел разделить вначале с отцом, а потом и с мамой, непременной зрительницей его премьер, грозной защитницей от всех алчных, бесстыдных, назойливых, упрямо лезущих ему в жизнь и в душу. Она всегда рядом, всегда начеку, на страже его интересов. Если надо, чаем угостит и про Саратов расскажет, а если нет, вмиг всех разгонит. Не зря билетер с двадцатилетним стажем. Халявщиков видит за километр. Мимо нее не то чтобы случайный журналист — муха не пролетит!
— Да нет, мама — очень простодушный человек, — не соглашается со мной Женя. — В чем-то она так и осталось девушкой из поселка Татищево Саратовской области, где двери в домах никогда не закрывались, где любым гостям рады. Всё расскажут, всё покажут. Она долго не могла привыкнуть, что в Москве так нельзя и даже опасно жить.
Он и сам, став вполне себе столичной звездой, обзаведясь «мерседесом» с тонированными стеклами и просторной квартирой на Чистопрудном бульваре, нет-нет да и вздохнет по утраченному провинциальному раю своего детства, по какой-то немудреной, тихой жизни за кружевной занавеской, с геранью на подоконнике. А когда выдается возможность, обязательно туда наведывается, как ответственный городской работник в родную деревню на week-end. Собственно, русская классика — это и есть самая что ни на есть подлинная территория его души, его родовые владения, где только бы жить да радоваться. Есть, конечно, и совсем неизведанные края. Например, мне жаль, что пока не нашлось там места ни одной пьесе А. Н. Островского. Каким бы он мог быть гениальным Бальзаминовым («Маменька, дайте мне помечтать»)! Сколько тут упущенных возможностей, непрожитых судеб, несыгранных ролей! И нелепо кого-то в этом винить, особенно теперь, когда у Миронова есть свой театр. Вижу в этом даже не злокозненность судьбы, но вполне сознательный и последовательный выбор. Скучновато Миронову среди привычного русского классического пейзажа, манят его другие просторы и горизонты. «Если бы я слушался таких советов, то до сих пор играл бы одну и ту же „Обыкновенную историю“», — огрызается он на мои сетования по поводу не сыгранного им русского репертуара.
Отсюда европейский фестивальный набор Театра Наций — «Калигула», «Фрекен Жюли», «Гамлет». Отсюда ставка на признанных грандов современной режиссуры — Някрошюс, Остермайер, Лепаж. Все первый сорт, не подкопаешься! И все-таки каждый раз победа ждет Миронова там, где современная режиссура и русская классика сходятся в задорном клинче, давая ему шанс выиграть бой за главную роль по правилам современного актуального театра. Так было с Лопахиным в «Вишневом саде», которого он сыграл молодым одиноким волком в черном сюртуке, прикинувшимся доброй, домашней дворнягой. Так было с Самозванцем в «Борисе Годунове», с этим отважным шулером, обставившим вчистую серьезных и взрослых игроков, или с Иудушкой Головлевым в «Господах Головлевых» — этим святым и зловещим уродцем, пропитанным лампадным маслом, изводящим все живое вокруг. Все это роли-вехи, роли-события, поднявшие Миронова на недосягаемую высоту и утвердившие его репутацию лучшего актера России. Он сам не без гордости любит вспоминать, как на гастролях в Лондоне после «Годунова» к нему в гримерку зашли братья Ральф и Джозеф Файнс, ошарашенно пытавшиеся выспросить: по какой системе он играет? Как это у него получается?
А он и сам толком не знает. Наверное, по Станиславскому, как и полагается любому приличному русскому актеру, закончившему высшее учебное заведение.
Хотя сегодня все это очень условно. Раньше Миронова бы точно записали по ведомству «актеров-неврастеников». А куда ж еще? Столько Достоевского не играл ни один российский актер: тут и Иван Карамазов в спектакле «Карамазов и ад», и князь Мышкин в фильме Бортко, и сам Федор Михайлович собственной персоной в формате бесконечного телевизионного сериала. Помню, как Женя жаловался: сценарий слабый, диалоги мучительные, типа Ф. М. выговаривает Апполинарии Сусловой: «Ты меня достала» — и дальше в том же духе.
— И что с этим делать? Как быть?
— Да никак! Садись и сам переписывай. Наверняка будет лучше.
Он так и сделал. Миронов вообще любит вникать во все детали, во все мелочи. Очень дотошный и хозяйственный товарищ. Это свойство только усилилось, когда на горизонте замаячил Театр Наций. Так автомобилисты-любители вцепляются в свое первое авто, не в силах свыкнуться с мыслью, что стали обладателями своей мечты. Что-то подобное было на первых порах и с Женей, который начинал страшным голосом кричать, если кто-нибудь посторонний не дай Бог наступал грязными башмаками на деревянный помост в «Рассказах Шукшина» или вдруг ни с того ни с сего ломалась установка по бумажным снежным хлопьям для «Фрекен Жюли». Он буквально заболевал от всех этих неполадок и сбоев, которые отодвигали на второй-третий план его актерские дела, заставляя вникать в цифры разных смет, ругаться с прорабами, бороться с постановочной частью.
Кто-то недоуменно пожмет плечами: как же все это далеко от «жизни человеческого духа», от поисков «зерна роли» и прочих изысков все по тому же Станиславскому! Но чистого творчества быть не может, особенно когда речь идет о руководстве столичным театром, да еще устроенным по принципу антрепризы. То есть никакой постоянной труппы, никаких обязательств с обеих сторон: в основе всех отношений — типовой договор-контракт, на который должны скоро перейти все российские театры. Миронов был первым, кто ввел эту систему. И для себя, и для других. Сыграл серию спектаклей — и до свидания. До новых встреч в Петровском переулке!
— Я бьюсь на всех этих советах при президенте, объясняя чиновникам, что они не понимают назначения культуры, что они хотят вырастить стадо баранов, а не культурную нацию, но с другой стороны, мы ведь и сами должны как-то самоорганизовываться, брать ответственность на себя. Почему на Западе худруки уходят сами? Тот же Штайн в расцвете лет ушел из Шаубюнне, и ничего…
На самом деле этот деловой, прагматичный принцип очень даже в его характере. Про него с юности известно, что он всегда старался держаться подальше от тусовки, никогда не застревал после спектаклей за кулисами, никогда не травил анекдоты в актерской курилке. Тем не менее сегодня Миронов не скрывает, что тоскует по Театру-Дому.
— Знаешь, я очень скучаю по какому-то единству крови. Иногда меня посещают мысли: а может быть, набрать какой-то курс совсем молодых ребят или создать студию, из которой потом родится, может быть, новый театр? Каким он будет, я пока не знаю, но уверен, что всё нуждается в развитии и адаптации к новым условиям. И репертуарный театр в том числе.
Новые условия… Я не спешу уточнять, что это такое. Знаю, что последнее время Миронов активно заседает в президентском Совете по культуре, что Путин сам приезжал к нему на открытие Театра Наций, что теперь в его планах — устройство театрального квартала, который будет пролегать от Петровского переулка до Страстного бульвара. И даже на бумаге есть прекрасный проект с репетиционными залами, подземными гаражами и разными кафе. Правда, на пути его осуществления вдруг встали какие-то допотопные гаражи — наследие советских времен, собственность МХАТа им. Горького. Из-за них в Кремле разгорелась целая дискуссия, затмившая все разговоры о прекрасном будущем театрального квартала. Стало понятно, что без участия президента с мхатовскими гаражами не справиться, народную артистку СССР Татьяну Васильевну Доронину не уговорить. Так уж заведено в нашем Отечестве: все решает один человек. И Миронов это знает по собственному опыту, хотя сейчас больше, чем своими ролями, гордится тем, что в короткий срок собрал классную команду профессионалов. Без них нельзя было бы провести ни один из фестивалей под эгидой Театра Наций, развернуть большие благотворительные проекты, вроде фонда поддержки деятелей искусств «Артист», который Женя затеял в 2008 году на пару со своей знаменитой однофамилицей Марией Мироновой.
