Бурова осталась ждать в машине, так было решено заранее. Они рассудили, что появление в коридорах клиники сразу парочки неизвестных врачей-терапевтов может показаться подозрительным, и их турнут еще до того, как они доберутся до Катерины. Вопрос, кому именно идти, даже не обсуждался. Валерия не спорила, прекрасно понимая, что хитрость и изворотливость не являются ее сильной стороной.
Утром, вернувшись из храма со своей ценной добычей и наскоро перекусив, дамы решили завершить задуманное прямо сегодня. Киреева была серьезно настроена пресечь злые поползновения неизвестного Катюхиного врага, а скорее всего, врагини и отсечь убийственный жгучий поток чьей-то ненависти, зависти и жажды мести, который — она была в этом уверена — до сих пор обрушивается на бедную беспомощную Катерину, мешает выздороветь и грозит новой бедой.
Поэтому доставить ей противоядие от предполагаемого сглаза нужно как можно скорее. Или порчи, какая разница. Или порча страшнее? Также она была убеждена, что надолго Катю без спецсредств оставлять нельзя, иначе эта гадость отлипнет от нее не скоро, если не прилипнет навсегда.
— Идем сегодня, Лера, — сказала она твердо. — Именно сегодня и ни днем позже. И снова набрала Катин мобильный номер. Ей нужно еще раз поговорить с загадочным Демидовым, чтобы узнать поточнее, в какой палате и на каком этаже лежит Катерина, и некоторые подробности о расположении коридоров, туалетов и постов тоже были необходимы.
И она, конечно, все это узнала, а также то, что положили Катю в платное отделение в одноместную, естественно, палату. И что до сих пор Катерина не пришла в себя. Хотя врачи пока не видят в этом ничего угрожающего.
Еще она почувствовала, что этот Демидов переживает случившееся по-настоящему тяжело и что ему за Катю страшно. Надежда Михайловна вообще была дамой с сильно развитой интуицией. И это мужское переживание, вкупе с одноместной палатой, которую оплатил, конечно же, он, и то, что он полночи болтался маятником под дверью, мешаясь персоналу и путаясь у всех под ногами, пока его вежливо, но твердо не попросили ехать домой, вызвало у Киреевой приступ едкой женской зависти.
Демидов сказал, что сам будет там после пяти, ну а Надежда Михайловна решилась ехать сразу, предварительно перелив из бутылочки в небольшой пузырек немного добытой святой водички, чтобы вместе с «Живыми помощами» их было легче протащить в кармане докторского халата.
Она проверила, на месте ли пузырек и не пролилась ли водичка. Все в порядке. Сапоги она переобула еще внизу, в раздевалке, и сдала их на хранение вместе с шубой. Охраннику она сказала, что ненавидит бахилы. «Молодой человек, посмотрите на меня, — требовательно произнесла она. — Посмотрели? И что, по-вашему, я буду надевать эти ваши чехлы?» Молодой человек в серой униформе стесненно посмотрел и согласился, что бахилы Надежде Михайловне одевать совершенно нельзя, и пропустил ее дальше по коридору, якобы для беседы с лечащим врачом двоюродной бабушки.
Халат, шапочка и фонендоскоп в это время лежали в сумке, а потом сумка, опустевшая в процессе переодевания в туалетной кабинке, сделалась плоской и похожей на папку для бумаг, ее Надежда Михайловна положила на сгиб локтя. Киреева собой осталась очень довольна, трансформация прошла успешно. Теперь можно смело двигать на этаж интенсивной терапии.
Полы халата развевались, фонендоскоп блестел, звонко цокали шпильки по чисто вымытой плитке пола. Сестра из-за высокой стойки поста посмотрела на нее и поздоровалась вежливо, а Надежда Михайловна ей в ответ слегка кивнула.
Да она сто очков вперед даст любому настоящему медработнику, по внешнему виду, естественно. Не то что вон та тощая коза в зеленой робе, которая вынырнула только что из бокового коридора. Сгорбилась, руки сунула в карманы, заляпанные сапоги торчат из-под коротковатых штанин…
Надежду Михайловну раздражали женщины, маскирующие отсутствие бюста сутулостью спины. Она говорила: «Уж если ты доска, то будь хотя бы обструганной, следи за осанкой».
А эта еще и в грязных сапогах. И штаны ей коротки. Чучело огородное, а не медработник.
«Зеленая роба» между тем нашла нужную дверь и притормозила перед ней, надевая бледные хирургические перчатки. Бросила косой взгляд по коридору. Ее лицо показалось Надежде Михайловне смутно знакомым, но она не могла вспомнить, где с ней встречалась.
Стоп, а что ей делать в Катиной палате? Ведь она в Катину сейчас вошла, правильно? Да, правильно, вот это номер двести семь, значит, через две двери будет двести одиннадцать.
Что-то в памяти забрезжило, что-то, имеющее отношение к Катерине, что-то тревожное и неприятное. И тогда Киреева, наплевав на всю конспирацию, бросилась бежать вслед за подозрительной медсестрой, распахнула без стука настежь дверь палаты и оторопела.
Сутулая «роба» в правой руке держала крохотный шприц и прицеливалась воткнуть его иглу в тонкий шланг капельницы, спускающийся к изгибу Катиного локтя, а в том, что там на высокой кровати лежала Катя Позднякова, сомнений не было.
И тут Надежда Михайловна вспомнила, где и с кем она видела эту наглую девку, держащую сейчас смерть в миллиметре от тонкого желтого хоботка. Она вспомнила ее и осознала, зачем она здесь и что собирается сию секунду сделать. А еще Надежда Михайловна поняла, что ни схватить ее за руку, ни отпихнуть она уже не успеет. Что сейчас произойдет непоправимое и страшное. Что этому злобному существу неважно, будут ли свидетели, не будет ли их — она здесь, чтобы убить.
И Киреева завизжала. Она завизжала так пронзительно и громко, что девка со шприцем от неожиданности дернулась, и этого мгновения Надежде Михайловне хватило, чтобы кинуться к ней и вцепиться в блеклые патлы.
Не прекращая яростно визжать, она отволокла брыкающуюся мерзавку к стене, подальше от Катиной кровати, а капельница, за которую та машинально ухватилась, опрокинулась с грохотом, и пластырь с руки отлепился, и игла выскользнула из вены, и трубка повисла безвольно рядом с простыней, и приборы запищали тревожно и монотонно, а потом в палату вбежали какие-то люди, много, и начали на Кирееву кричать, а она все визжала и дергала, и дергала ненавистные патлы, и слышала только противный треск выдираемых волос.
— Задержанная доставлена, — сказал сержант, заглядывая в кабинет. — Заводить, Марианна Вадимовна?
Путято положила в ящик стола предновогодний приказ по отделению, с которым всему составу надлежало ознакомиться и проникнуться серьезностью, и кивнула сержанту: — Давай, Дим, заводи.
— У меня для вас новость, — холодно произнесла она в сторону вошедшей. — Позднякова пришла в себя и сделала заявление.
— Ну и что? — удивилась задержанная.
— Вас привлекут за покушение на убийство. Теперь уже двойное.
— Глупости, — весело парировала она. — Не было покушения. Ни двойного, ни одинарного. Шприц не мой, его мне в клинике подбросили, чтобы оклеветать. Это ее подружка постаралась, увидела меня и решила случай использовать. Я тогда сразу же об этом и заявила, когда ее оттащили. Какая змея, надо же. Знаете, я собираюсь в суд на нее подать за нанесение увечий. Мне из-за нее придется теперь полгода косынку не снимать. Парики я не очень… А я ведь по-родственному туда пришла. Решила посетить недужную, исполнить, так сказать, долг милосердия. А меня избили и теперь еще и в страшных вещах обвиняют.
