– Так много еды, – замечаю я, обращаясь к одной из работниц, которая пополняет тарелку с жареной картошкой. – Кажется глупым тратить все одним разом, правда?
– У нас не будет времени, чтобы все заморозить, если мы уезжаем через несколько часов, – говорит работница. – Нужно съесть скоропортящиеся продукты сейчас, чтобы не пропали.
Я беру кусочек жареного хлеба и яйца для себя и сажусь за пустой стол. Ко мне подходит Эммет с горой еды на тарелке. На его аппетит, похоже, горе не повлияло. Он садится, не спрашивая у меня разрешения. Я не общалась с ним лицом к лицу с тех пор, как он столкнулся со мной на свадьбе, и я борюсь с желанием встать и уйти. Затем я вспоминаю, каким печальным он был на похоронах.
– Тяжелый сегодня день, – отмечаю я, пытаясь проявить доброту.
– Будет еще тяжелее, – отвечает он кратко. – Когда мы доберемся до Эльзаса, будут изменения. Нам нужно будет распустить большую часть рабочих. – Но эти люди тоже являются частью цирка. Каждый год они добросовестно появляются на работе, мы гарантируем им стабильный найм, обещание держат обе стороны. Как он может так поступить?
– Кажется, в завещании твоего отца сказано, что все должны сохранить свои рабочие места, – возражаю я.
– В завещании говорится только об артистах, – срывается он.
– Твой отец определенно хотел, чтобы…
– Моего отца больше нет, – говорит он, оборвав меня. – Мы не можем позволить себе оставить всех. Мы найдем рабочих на месте.
Всего минуту назад я сочувствовала Эммету. Теперь мои добрые намерения стремительно исчезают. Шестеренки в его мозгу поворачиваются, и он готов обескровить цирк, лишив всех его талантов, чтобы по пенни наскрести выгоду для себя, используя самые не подходящие для этого способы. Тело его отца еще остыть не успело, а он уже все разрушает. Возможно, он искренне горюет по отцу, но он также использует это в качестве оправдания, чтобы поступать настолько ужасно, насколько ему хочется.
– Если каждый внесет свой вклад, мы сможем справиться и с половиной рабочих, – добавляет он. Это предположение обнажает тот факт, как мало он знает о нашей работе. Даже я понимаю, насколько важны здесь рабочие кадры и их профессионализм.
Я оглядываюсь в сторону поезда. Если бы только Астрид была здесь и могла бы поспорить с Эмметом. Затем я вспоминаю ее усталое лицо и слабый голос. В ее нынешнем состоянии она не сможет с ним говорить.
– Когда ты им скажешь? – спрашиваю я.
– Не раньше, чем мы доберемся до Эльзаса. До того момента они могут оставаться с нами. – Он говорит это доброжелательно, как будто дарит им невероятный подарок. Но он делает это не ради их блага: ему нужно, чтобы они все демонтировали и вернулись в первоначальном составе.
– А что насчет их контрактов? – спрашиваю я.
– Контрактов? – повторяет Эммет, передразнивая меня. – Они есть только у артистов.
Больше я с ним не спорю. Мои глаза устремляются на седеющего разнорабочего, сидящего за своей тарелкой с поникшими плечами. Я вспоминаю историю о еврее-разнорабочем, которую рассказала мне Астрид – мужчина, которого приютил герр Нойхофф. Теперь, когда герр Нойхофф мертв, а Эммет распускает рабочих, ему будет некуда пойти. Как и Астрид, как и всем нам.
– У некоторых людей нет домов, куда они могли бы вернуться, – размыто говорю я.
– Ты это про старого еврея? – грубо спрашивает Эммет. Мне не удается скрыть удивление. – Я знаю о нем, – добавляет он.
Я тотчас жалею о том, что начала этот разговор, но уже поздно идти на попятную.
– Если ты скажешь ему раньше, у него, возможно, будет шанс спастись до того, как мы уедем.
– Спастись? У него нет документов. – Эммет наклоняется вплотную ко мне, у него глухой голос, дыхание горячее и кислое. – Я не скажу ни ему, ни другим. И тебе тоже стоит помалкивать, если ты, конечно, понимаешь, что для тебя хорошо, а что нет. – Он даже не пытается скрывать то, что он угрожает мне. Кровь стынет у меня в жилах. Эммет не постесняется бросить человека волкам, если это будет нужно для его цели, и это касается меня в той же степени, что и других.
Не желая больше его слушать, я встаю и складываю в карман салфетку, в которую завернула яйца и хлеб для Тео.
– Прошу меня извинить, – говорю я. Выхожу из палатки и направляюсь к поезду.
Пересекая территорию цирка, я прохожу мимо Дрины, гадалки, она сидит под деревом, теперь уже другим, расположенным ближе, чем то, под которым я видела ее в прошлый раз. Она слабо улыбается и протягивает мне свою колоду Таро, предлагая погадать. Но я качаю головой. Я больше не хочу знать будущее.
Толпы зрителей еще не успевают отойти от цирка, а бригады рабочих уже начинают сворачивать шапито. В отличие от возведения, демонтаж шатра – печальное зрелище, которое никому не хочется видеть. Шесты звенят, падая друг на друга, и брезент начинает оседать на землю как парашют. Огромная палатка, которая когда-то была наполнена людьми и смехом, исчезла, как будто ее никогда и не было. Я переступаю через выброшенные программки и слой смятых зерен воздушной кукурузы, втоптанных в землю. Что будет здесь, когда мы уедем?
Я оглядываю опустевшее пространство, снова пытаясь отыскать Астрид. Она не приходила на представление. Чуть раньше, когда я готовилась к своему номеру, я искала ее на заднем дворе, я надеялась. Но она не выходила из поезда весь вечер. Я впервые выступала, когда ее не было рядом, и чувствовала себя беззащитно, как будто внизу нет никакой страховки. Теперь, когда герра Нойхоффа больше нет, она была нужна мне больше, чем когда-либо.
Ко мне подходит Герда.
– Пойдем, – говорит она. – Надо переодеваться и готовиться к отъезду. – Это самая длинная фраза, которую она сказала мне за все время, и я думаю, не могла ли она понять, какой потерянной я ощущаю себя без Астрид.
– Когда мы выезжаем? – спрашиваю я, когда мы идем обратно к поезду переодеваться.
– Еще несколько часов мы будем здесь, – отвечает Герда. – Они закончат разбирать все уже после того, как мы ляжем спать. Но Эммет велел всем оставаться в поезде.
Несколько часов – и мы уедем из Тьера навсегда. Я вспоминаю о Люке. У меня не было возможности сказать ему, что мы уезжаем, или попрощаться. Я с тоской оглядываюсь назад, в сторону города, думая, есть ли у меня время, чтобы найти Люка. Я думаю о том, что могла бы незаметно улизнуть, но вряд ли я осмелюсь пойти к дому его отца после всего, что случилось, а где еще его можно искать – я не знаю.
Девушки в гримерке тихо переодеваются и стирают макияж, нет и толики того воодушевления, какое царило здесь, когда мы уезжали из Дармштадта. Переодевшись, я иду к спальному вагону. Я ожидаю увидеть Астрид – как обычно – с Тео на руках. Но с ним сидит Эльси.
Я забираю Тео у нее из рук.
– Где Астрид?
– Она не вернулась, – отвечает Эльси.
– Не вернулась? – повторяю я. Я думала, раз ее не было на представлении, она осталась здесь, в кровати, в которой она проводила большую часть времени с тех пор, как Петра арестовали.
