Повернулся и пустился назад.
Скоро понял, что под ногами не хлюпает. Пошла твёрдая земля. От сердца отлегло. Всё-таки обычный лес – это уже не так страшно. Затем деревья стали редеть. На удивление, посветлело, или это только так казалось? Но нет, верно: Рома различал и стволы, и отдельные ветки, палки на земле, пни.
И вдруг по лёгкому ветру, прошедшему в кронах, понял, что лес кончается. Припустил – и через пять минут вылетел в поле.
Тут остановился, переводя дух, ошарашенно озираясь, будто ещё не веря. Неужели отпустило? Поводило, поводило – и отпустило? Оглядываясь, он начинал потихоньку узнавать мир: то же поле, по которому ходил много раз, далековато до города, но всё же знакомое поле. А значит, за спиной – не чужой, а знакомый, хоженый-перехоженый лес. И что же тогда это было? Откуда болото? И гроб? И чего он так испугался – в своём-то лесу?
Тут понял, что что-то слышит. Прислушался. Из-за холма появилась сначала одна корова, а затем вытянулось всё стадо.
Коров Рома с детства побаивался. Затопчут, забодают, растерзают и съедят, шутил ати. Рома криво усмехался, деду не верил, но и коровам не доверял. Даже Звёздочке. В другое время он бы свернул обратно в лес и прошёл опушкой, но сейчас дёрнул навстречу: с коровами шли двое пастухов, ки́риди че́кес, он слышал свист бича и перекликания, а ему сейчас необходимо было человеческое общение, он это никогда ещё так остро не ощущал.
Стадо степенно приближалось. Пастухи шли последними. Никакого рога, этого, как его, абидази у них не было. Не сказочные пастухи, обыкновенные. Щёлкали длиннющими кнутами и покрикивали, так что зазевавшаяся скотина вдруг наделялась прытью и, смешно поднимая голову и колени, пускалась догонять остальных. Впереди идущие матроны взмыкивали, не давая себя обогнать, молодняк перемещался внутри стада, бычки поддевали друг друга, не сбивая шага. Во всём этом было что-то первобытное и успокаивающее.
– Здорово, мужики! – крикнул Рома, когда пастухи подошли ближе. Те уже давно его приметили, но делали вид, что не глядят в его сторону. Он пошёл к ним сам. Пастухи не останавливались, но и не ускорялись, они шли со стадом, и Рома понял, что надо поднажать, если хочет их догнать: казавшийся неспешным со стороны, темп был весьма бодрым. – Вы откуда? – спросил, поравнявшись.
– Ведянинские, знашь, – ответил один с неохотой, будто не разлепляя рта. Второй даже не посмотрел в Ромину сторону. Оба были загоревшие до цвета сосновой коры, один – белобрысый, выгоревшие на солнце волосы и брови делали его каким-то прозрачным, несмотря на здоровые резиновые сапоги, в которых он шагал, а второй был чёрный, приземистый и крепкий, с толстой красной шеей.
– Бывал у вас, – сказал Рома. Ему отчего-то захотелось расположить их к себе. Зачем – сам не знал, но чувствовал – ему это нужно до зарезу. – В Доме культуры вашем концерт был вчера, а я…
– Ты чейный? – перебил чёрный, прищурившись.
– В смысле? Местный, итильский.
– Итильский, говоришь? – недоверчиво переспросил тот и глянул на белого. – А что у вас там в Итильске, шапито, эт самое. Уехало иль как? На площади, каж, было́?
Рома удивился такому вопросу и пожал плечами.
– Не на площади. На пустыре, наверное. За колонкой. Его там второй год ставят. И уехало уже, недели две как. А вам чего?
Мужики не ответили, переглянулись и вдруг заметно стали снижать темп. Замедлялись, замедлялись и остановились совсем. И коровы тоже остановились, тут же разбрелись, словно раскинули по полю пегую скатерть, склонились к земле и стали выедать оставшуюся траву. Зазвучал мерный хруст.
Мужики закурили, глядя на Рому спокойней. Протянули ему пачку. Какая-то дешёвая гадость. Рома заколебался – брать, не брать? Он прекрасно понимал смысл этого ритуального предложения, отказываться было нехорошо, но он бросил курить лет десять назад, как уехал, так и бросил, и сейчас вряд ли смог бы изобразить удовольствие даже в ритуальных целях. Даже просто представив, как дым заполняет горло, почувствовал, что его перехватило – оказывается, ужасно пить хотелось.
– Не курю, – сказал он. – Может, вода есть?
Мужики ничего не сказали. Белый полез в сумку, протянул мятую полторашку. Вода на свет казалась мутной, но Рома понял, что ему плевать: от жажды слипались губы, пил взахлёб, только совесть не позволила выпить всё до капли.
– Заблудился я, – сказал, еле оторвав себя от бутылки и возвращая её белому. – Что-то бегал, бегал… Вышел – хоть живых людей увидал. – Он чуть не ляпнул про гроб, но успел себя удержать.
Мужики закивали.
– Давно, что ль? – спросил белый. У него был приятный высокий голос. Петь хорошо должен, подумал Рома. – Ну, эт самое, – кивнул на лес.
– Да если бы. Ни фига не долго, часа два, а устал как собака. Испугался, по ходу.
Мужики снова с пониманием закивали.
– А я говорю, что за, эт самое, человек такой странно́й, – протянул белый. – Знашь ведь, эт самое, беглые тут да всяко ведь, так-то…
– Водила? – почти утвердительно сказал чёрный и кивнул на куртку. Рома только сейчас вспомнил, что швы наружу. Спохватился, стал выворачивать. Смутился.
– Да это, так… ну… просто…
– Правильно сделал, – серьёзно сказал чёрный. – Не вышел бы а то.
– А шёл-то куда, эт самое? – спросил белый.
– Да никуда особо. Так, гулял… – Про поляну говорить не хотелось.
– Так бы точно не вышел, – категорично сказал чёрный.
– Вот если б куда шёл, так надо б сказать, эт самое, – поддакнул белый. – Громко ток. Я, знашь, туда-то, мол, и туда-то, эт самое. Отпусти, знашь. Ток громко. Услышала чтоб.
– Да кто? – не выдержал Рома.
– Кто-кто. Хер в пальто, – зло сказал чёрный и усмехнулся половиной рта. В этой половине у него не хватало зуба.
– Тебе-то теперь виднее, – примиряющее сказал белый. – Это место-то, знашь самое, как называется?
– Как? – тупо спросил Рома. Он вдруг понял, что и правда не знает. Ну, лес и лес. А чтобы у него ещё название было…
– Ведян лог, – глухо буркнул чёрный и посмотрел на Рому, будто это всё должно объяснить.
Объяснить, конечно, объяснило, но приятного было мало.
– Ага, оно, так что, эт самое, – сказал белый со значением. Помолчал, посмотрел на коров. – Многие у нас тут, знашь самое, терялись. Дети так-то, да. Говорит, знашь: я́на… Это самое, как её? Ну, по-русски-то, – растерянно обернулся на чёрного.
– Девушка, – подсказал он.
– Ага. Деушка, – это слово звучало в его устах коряво, как иностранное. – Говорит: сиди, эт самое, мол, под кустиком. Так он закрылся. Что там на нём? Был пинжак, дак закрылся вот так, в пинжачок, – он натянул к самым глазам ворот собственного старого пиджака, в который был одет, блестел из-за него тёмным глазом. – Прижался, говорит, к дереву, так и спал всю ночь. А назавтра его нашли! – закончил победно, опуская ворот.
