– Подходи, не скучай, а с конфеткой выпей чай! – выкрикивала она через усилок, который висел у неё на животе. Гарнитура микрофона была прикреплена у рта. – Пироги не хороши, если чай не для души!
– Чай не пить – какая сила, выпил чай – совсем ослаб, – подсказал ей Рома, притеревшись сквозь толпу поближе к палатке. Аниматорша обрадованно стала повторять. Рома тоже решил уже соблазниться и получить чайный напёрсток, но только он сунулся к самовару, как откуда-то сбоку резануло тошнотворным запахом, и послышался глухой пропитый голос:
– Товарищ, десять рублей… не поможешь?
Из-за угла палатки выглядывало опухшее от пьянства существо в драной куртке. Пахло от него так, что не возникало сомнений: ночевало оно в мусорном баке, и так уже несколько дней.
– Десять рублей, по… можешь? – существо тянуло грязную руку и заглядывало в глаза. Рома попытался отодвинуться. В очереди пошло волнение.
– Опять ты! Пошла отсюда, кому сказано! Сейчас полицию позову! – гаркнула аниматорша в мегафон. Существо нырнуло обратно за палатку.
Желание разжиться халавным чаем отпало. Рома пошёл в ДК.
– Ромчик, – услышал в спину тот же хриплый, но сдобренный не то нежностью, не то улыбкой голос. От удивления обернулся. – Ромчик, а я тебя узнала, – существо осклабилось. Болезненно налитые щёки приподнялись и закрыли глаза. Рома стал вглядываться в это лицо, отёкшее, застывшее, как маска, но память отказывалась связывать его с кем-то знакомым. – Я это… Ленка. Ленка Белобокова, помнишь? Девятый класс…
По нервам шарахнуло – но он продолжал не узнавать. Глаза бегали по чертам, незнакомым и неприятным, и не улавливали никакого сходства. Ленка, Ленка Белобокова, девятый класс… Память смутно рисовала какую-то девочку, скорее общий образ одноклассницы, нежели конкретное лицо. Ленка Белобокова, девятый…
– А ты всё такой же, – говорила она хриплым голосом. – Прямо как тогда. Забыл? Ну, забыл так забыл. Десять рублей дай? Найдёшь, а? Помираю, надо, страсть.
Задыхаясь от омерзения, Рома полез в карман, судорожно откопал мелочь, не глядя, ссыпал в протянутую ладонь – и с чувством освобождения ринулся в ДК.
Ленка Белобокова, девятый класс… Всё казалось, что смотрит в спину.
Он никогда ещё не входил в ДК с такой радостью. Как будто спрятался, стоило дверям захлопнуться за спиной. И с облегчением погрузился в знакомый кавардак в фойе. Носились люди, сновали из конца в конец в приступе бессмысленной деятельности. Сразу было видно, что шло приготовление к большому концерту, приехали коллективы из районов и областного центра, и теперь никто ничего не знал, все заблудились и метались, как рыбы в садке. То и дело из одного конца в другой пробегал коллектив балалаечников. Последней спешила бас-балалайка, похожая на сон художника-кубиста. Возле зеркальной стены стояли согнанные табунком приезжие дети младшего школьного возраста, уже одетые в невыносимо яркие красно-белые сарафанчики, несмотря на то, что до начала концерта минимум три часа. Табунок был выстроен колонной по двое, отгорожены от мечущейся толпы широкой спиной руководительницы в таком же ярко-красном сарафане. Дети почти не бузили – видимо, в их коллективе царили армейские законы.
– Вы солист «Росинки»? Вы солист «Росинки»? Вы солист?.. – пробивалась, хватая каждого за руку, Валечка из «Лаборатории». Добралась до Ромы, взяла его за локоть, не узнавая, взглянула в лицо: – Вы солист… Ой, тьфу, Ромка, ты, что ли?
– Я не солист, но я могу.
– Ох, не мешайся. – И пошла дальше, проверяя всех подряд, пока её не окликнули с другого конца фойе.
С центральной лестницы загромыхало – спускалась Стеша в сопровождении свиты, которой она раздавала распоряжение. Рома был как раз на полпути к лестнице, но, услышав её, решил воспользоваться обходным путём. Он уже проталкивался, стараясь держаться у самой стены, когда в спину прилетело, как из пращи:
– Судьбин! Почему коллективы до сих пор не в гримёрках? Двенадцатый час, а у нас бардак! Я кому сказала, Судьбин, быстро!
Препираться со Стешей не было никакого желания. Не отвечая ей, Рома вычислил среди балалаечников главного, самого бородатого, перегородил ему дорогу, скомандовав: «За-а мной!» – и смело пошагал на центральную лестницу.
Стеша ещё что-то говорила, Рома не обращал на неё внимания. Шедший за ним отряд надёжно прикрывал тыл. Особенно можно было быть уверенным в бас-балалайке. На втором этаже Рома свернул к открытой гримёрке и посторонился, пропуская ансамбль.
– Хорошая штука, – кивнул басисту. – Такая и от пуль прикроет, если доведётся. А в музыкалке, наверное, удобно было в неё прятаться. Ну, в чехол, я имею в виду.
Басист посмотрел на него тупо, шутки не оценил.
– Переодевайтесь, через пятнадцать минут ждём вас на сцене. Звук будем ставить, – бросил Рома в комнату, закрыл за басистом дверь и отправился в рубку.
Но тут же чуть не споткнулся, потому что увидел у окна знакомое лицо.
Точнее, спину. Или даже не так – фигуру, волосы, вообще девушку. Она сидела на широком коридорном подоконнике и смотрела во двор, на облетающие берёзы.
Вообще, в том, чтобы встретить знакомого в ДК, не было ничего удивительно. Во вторую секунду Рома так и подумал и попытался сообразить, кто это, однако память не подбирала лица или имени. Девушка сидела слишком уж спокойно во всей творящейся вокруг суете, её как будто ничего не трогало.
И никакая она не знакомая, в третью секунду осо- знал Рома. Откуда же тогда он её знает? Или не знает, а где-то видел. Где?
Тут она почувствовала его и обернулась. Нервы дёрнуло – и правда знакома, но как-то неуловимо, будто во сне. В голове быстро проносились лица, но ни одно не соответствовало тому, что он сейчас видел. Всё же Рома поднял руку и сказал: «Привет!» – самым дружеским тоном. Чтобы не показалось странным, что он торчит тут и на неё пялится. Девушка не ответила. Так же спокойно продолжала смотреть.
– А вы тут… ищешь… те кого-то? – спросил Рома. – Ну, в смысле, если вы на концерт, так это туда. Только ещё не скоро. А если вы актёр… актриса…
Он стушевался и замолчал. Она продолжала смотреть всё так же спокойно и прямо. Без тени эмоций – как на берёзу минуту назад. Вся та ерунда, что Рома успел наболтать, её не смутила не развеселила. Она словно бы ничего и не слышала. Рома тупо глядел на неё, не понимая, что теперь делать, а память продолжала перебирать лица: где же он её видел, ну где? Худенькая, бледная. Милая, но в целом – ничего особого. Волосики прямые, тонкие, губки бледные, глаза водянистые какие-то… Но видел, точно. Рома уже злился на свою память.
– Ромыч! – донеслось сзади, и он обернулся – по лестнице поднимался Тёмыч, обнявшись с тремя мотками проводов и придерживая их подбородком, чтобы не падали. – Наконец-то! Как оно?
– Ничего, – отозвался Рома.
– И моё ничего. Айда, ставимся уж вовсю. Стулья, микрофоны, стойки. Быра, быра!
