Рома помотал головой:
– Неправда.
– Да? А он сказал, типа, ну, все, такая особая нация, все дела…
– Не все и не особая. Ладно, я пошёл. – И он уже было развернулся к двери, как вдруг новая мысль вспыхнула в голове. – А где строить хотите?
– Да вот там, у леса, низина такая. Сашок нашёл. Не знай, по мне так место так себе, но в целом-то много ли надо? Вид на Итиль, лес, поле, до города не так чтобы очень, а уже не видно. Купаться, правда, далеко топать, а рядом говнотечка какая-то, но это же, я так понял, не курорт какой-нибудь пять звёзд, ну, чтобы купаться, это культурный отдых, так? Короче, и прибыль какая-никакая быть должна, не просто же так. Ну, я не знаю, как вы там планировали, тебе-то виднее должно быть.
– Мне не виднее, – сказал Рома. – Я вообще не в курсе.
– Да ладно? Что, прям так, что ли?
– Да, не в курсе. И ты Сашку… дяде Саше скажи, что это нехорошее место. Знаешь, как называется? Ведян лог.
– И чего? – Было видно, что название не произвело на него никакого впечатления.
– Ничего. Там болото, речка эта, Ведянка. Там ничего стоять не будет.
– В смысле?
– В прямом. Видел плешь там рядом, у Итили? От завода Кривошеина.
– Ну-у, – растерянно протянул хозяин. – Ну, что-то такое да. Завод… ну да. А что за…
– Мыловаренный завод купца Кривошеина. Градообразующее предприятие девятнадцатого века.
– А, ну да, да. Слышал, конечно. Что, правда, что ли, трава там ещё до сих пор…
– Да, – кивнул Рома. – А знаешь, почему он обанкротился?
– А, ну… Революция, наверное, не?
– Нет. – Рома покачал головой. – Это было ещё до революции. Это было само по себе.
– А что?
– Ручей пропал. Итиль тогда дальше была, всё производство эта речка Ведянка питала. А она взяла – и пропала. И не было её – до прошлого года.
– А, да… Не, я… Не слыхал. А ты откуда?
– У историка одного прочёл. В архиве, – соврал Рома. – Это подземные воды, они выходят иногда. Поэтому ничего в том месте стоять не будет. Запомнил? Ничего, – сказал как можно более внятно и раздельно. Подождал, глядя, как слова его просачиваются в него, потом кивнул: – Ладно, я пошёл.
Хозяин засуетился:
– Чё, уже? И не выпьешь? – Он смотрел с надеждой. Рома почувствовал его страх: ему не хотелось его отпускать. Отпустишь – и пропадёт надежда, которая сейчас его питала, вернётся ужас, в котором он жил в последнее время.
– Не бойся. Я уверен, что это вылечат.
– Правда? – Он посмотрел с такой верой, что Роме стало не по себе. – Друг… брат… если только. Если…
Рома понял, что сейчас он начнёт повторяться, и шагнул к двери. Тот выскочил из-за стола, догнал его и стал жать руку.
– Ведь никто, ты понимаешь, ну что за медицина – никто даже не смотрел. Чего только, а это ведь так просто, если подумать-то, а ведь не… Но только откуда? Слушай, я чё-т не секу, это как появляется-то вообще, эта, как ты сказал?..
– Гематома. Тебя осенью избили, кровоизлияние было. Не диагностировали сразу.
– Избили. Правда. – Он замер и даже перестал трясти его руку. – А ты откуда… Прошло же всё. – Он провёл рукой по лицу, будто пытаясь найти следы старых ударов.
– Прошло, прошло. Только вот это осталось. Раньше же не было?
– Не было. Да, не было. И ведь точно. Как всё просто-то… Но ты-то. Ты откуда узнал?
Взгляд его стал восторженный и глупый. В нём уже начинало расти обожание, от которого у Ромы заныло под ложечкой.
– Да я был там. Не помнишь? Ну вот: я там был. Бывай.
Он пожал ему руку и вышел из комнаты.
Внизу на том же пуфике по-прежнему сидел охранник, только теперь второй, молодой. Глядел в телефон. Рома спустился, стал переобуваться. Краем глаза заметил, что из-под лестницы появился дядя Саша. Лицо его было просительное, но подойти или заговорить он побоялся.
Рома не стал с ним говорить, надел куртку и вышел.
Глава 4
Лис прожил у него два месяца. За это время у него зажили лапы, он научился рассчитывать только на один глаз и обоняние, отъелся и из грязного, рваного половичка превратился в сильное молодое животное. Рома был доволен. При этом Лис оставался совершенно диким, не привязался к Роме, хотя терпел его и даже слушался, но не позволял себя лишний раз касаться. Объяснить ему необходимость пойти в клинку чем дальше, тем становилось сложнее: оказалось, что язык лесных животных отличался от домашних, и Рома не сразу им овладел.
После того как гипс сняли, Лис стал беспокойным. Ночами впадал в буйство, на веранде стоял топот и грохот – это он заново учился бегать и прыгать. Гренобыч, который провёл с ним все эти месяцы, стал обходить его стороной: Лис хоть и по-прежнему тянулся к нему, совершенно не умел рассчитывать силы и мог цапнуть в запале игры, а кот этого не любил, злился, фыркал и предпочитал занимать верхние ярусы веранды.
Наконец одним вечером, вернувшись с работы, Рома застал ее в состоянии мамаева побоища: кругом валялись рваные тряпки и газеты, стол был перевёрнут, банки рухнули вместе с этажеркой и разбились. Из угла шкодливо блестел жёлтый глаз.
Рома не почувствовал злости. Не закрывая за собой дверь и не зажигая света, он прошёл в угол, хрустя стеклом, и присел на корточки:
– Смотри. Дверь открыта. Ты свободен. Я не держу тебя. В любой момент ты можешь вернуться, ты знаешь. Я жду тебя. И я тебя не забуду, – добавил он зачем-то, хотя понимал, что это совершенно бессмысленно, и не только ввиду будущего: всякие сантименты Лису были недоступны, Рома это уже заметил. Он знал только сильные эмоции, простую радость, агрессию или злость, а полутона, которые мог понять Гренобыч или любой из домашних, для него отсутствовали.
Лис молча лежал, забившись под тумбочку, и блестел глазом. Он не смотрел на Рому, он смотрел только в сторону открытой двери. Начиналась весна, ещё самая робкая, но всё-таки воздух уже был влажный и мягкий, морозы отступили, пахло по-новому, и в песне появились новые ноты, каких зимой Рома не замечал. Он тоже обернулся к двери, смотрел на чёрную щель и пытался увидеть её глазами Лиса. Щель манила запахами и тем пьянящим чувством неизвестного, которое и Рома мог понять.
Он почувствовал, то Лис готов уйти, и вдруг стало грустно. Для Ромы Лис был частью леса, и пока он был здесь, в нём жила необъяснимая уверенность, что с лесом ничего не случится. Но и не только это. Ему было просто страшно отпускать Лиса, с которым он успел сжиться, которого полюбил. Здесь он был в безопасности, в лесу его ждала только его судьба. Однако держать его не имело смысла. Рома это понимал, но всё равно что-то сжалось в душе.
Он протянул руку, чтобы коснуться его на прощание, и это движение оказалось решающим: Лис молнией рванул к двери и скрылся в проёме, только мелькнул хвост.
