Глеб потерял сознание, когда захрустели доски топчана под тяжестью обрушившихся стен и перекрытий.
От страшного взрыва проснулись на соседних дачах.
Пожарные, «скорая помощь» и милиция появились на руинах через час. Пожарные суетливо взялись за свою работу, принялись разбирать завалы, гасить очаги пламени. Врачи все это время были без дела, им оставалось лишь констатировать летальный исход всех, тех, кого извлекали из-под обломков.
Если бы не расторопный прапорщик, которого подчиненные уважительно называли Петровичем, Глеб Сиверов так и остался бы погребенным под руинами особняка. Прапорщик Петрович пробирался по завалам, цепляясь за раскаленную арматуру, глянул вниз и увидел торчащие из-под плиты ноги. Старый пожарник чертыхнулся.
– Еще один труп, – сказал он сам себе и попытался пробраться к Сиверову.
Но сходу это ему не удалось. Еще около двух часов ушло на то, чтобы извлечь Глеба Сиверова из-под битого кирпича, кусков бетона и обгоревших досок. Взяв его запястья в браслетах наручников, прапорщик громко закричал:
– Мужики, да этот вроде живой! Пульс, хоть и слабый, но слышен!
Петрович специальными ножницами перекусил цепочку наручников.
Тут уж пришлось посуетиться врачам «скорой помощи».
– Скорее носилки! И давайте все подальше отсюда!
Наверное, он задохнулся, – говорил молодой врач. – Да тише, осторожнее, у него, наверное, все поломано.
Посветите сюда, посветите.
Милицейский «уазик» развернулся, и свет фар упал на распростертое на носилках тело Глеба Сиверова.
Глеб с трудом поднял веки и вздрогнул. Над ним нависло добродушное и чуть испуганное лицо прапорщика пожарной охраны Петровича. Прапорщик улыбнулся:
– Ну, парень, ты в рубашке родился. Не вздумай умирать! Тебе повезло, единственный уцелел. Может, скажешь, что у вас здесь случилось?
Старший лейтенант в серой милицейской форме, приехавший на пожар, склонился над Глебом:
– Ну, говори, говори…
Глеб попытался пошевелить пальцами рук, затем дважды моргнул и прошептал:
– Старлей.., старлей.., слушай меня внимательно.
Ты должен немедленно позвонить полковнику Поливанову. Запомни, полковнику Поливанову.
– Как? Как ты говоришь? – лейтенант наклонился к самым губам Глеба, почти касаясь их ухом.
– Полковник Поливанов, старлей, По-ли-ва-нов, – по слогам выдавил из себя Глеб, почти теряя сознание.
– И что я ему должен сказать? Что? – тяжело дыша и заглядывая в гаснущие глаза Глеба, зашептал старший лейтенант.
– Скажи ему, что Слепой жив…
– Слепой жив? – недоуменно повторил старший лейтенант.
– Да, Слепой жив…. Запомни телефон…
И Глеб дважды, превозмогая нестерпимую боль, повторил телефонный номер.
– Позвони ему немедленно… Поливанов Станислав Петрович.., полковник ФСК.. Ты меня понял, старлей?
– Так точно, – почему-то по-военному произнес старший лейтенант.
* * *
Глеб вновь потерял сознание Яркие круги – синие, красные, малиновые, темно-фиолетовые, побежали перед глазами, И Глебу показалось, что он куда-то падает, что он летит в бесконечно глубокую пропасть, цепляясь за какие-то острые углы, выступы, раня свое тело, ломая руки и ноги. Он пытается кричать, звать на помощь. Его голос уносится эхом вверх, а он все летит и летит, падает и падает И этому падению нет конца.
Глеб не осознавал, сколько времени он летит в бездонную черную пропасть, он не слышал разговоров врачей, не слышал воя сирен, мчащихся к городу «скорой помощи» и милицейского «уазика».
Когда он уже был в больнице Склифосовского, старший лейтенант наконец-то смог связаться с полковником ФСК Поливановым.
Тот выслушал доклад старшего лейтенанта Петра Вениаминовича Евинтова, поблагодарил его и только после того, как положил телефонную трубку, грязно, как портовый грузчик, выругался, проклиная Санчуковского и иже с ним.
* * *
А еще через час полковник Поливанов уже был в больнице. Глеб находился в коме. Хирург, только что отошедший от операционного стола, вышел в коридор к Поливанову и пригласил того в свой кабинет. Жадно закурил.
Поливанов молча ждал, что скажет хирург.
– Это ваш друг? – врач спокойно посмотрел на полковника ФСК.
– Да, это мой друг, – ответил полковник и тоже закурил.
– Знаете, мой прогноз неутешительный. Если ваш приятель продержится часа два-три и после этого придет в себя, то он будет жить. Но шансов очень мало, очень.
– Сколько, доктор?
– Что сколько? – не понял медик, давя сигарету в хрустальной пепельнице.
– Сколько шансов у моего друга?
– Думаю, пять или восемь процентов из ста, – каким-то холодным, леденящим душу голосом сказал хирург и закурил следующую сигарету. – Мы перелили ему почти полтора литра крови. Я сделал все, что было в моих силах, сделал все, что мог. И если Всевышнему будет угодно, чтобы ваш друг остался в живых, то он будет жить. А если он сильно нагрешил, то, значит, мои усилия были напрасны.
– Послушайте, Павел Николаевич, – Поливанов посмотрел прямо в глаза хирургу, – как быстро он сможет встать на ноги?
– Ну, вы даете! Ему для начала еще надо прийти в сознание, выйти из комы и только потом можно будет поговорить на этот счет. Однако вы, полковник, очень оптимистичный человек.
– Я знаю своего друга. Он обязательно выкарабкается, обязательно.
– Хотелось бы разделять вашу убежденность, хотелось бы, чтобы она помогла ему. А кстати, полковник, как имя и фамилия вашего друга? Как его записать в документах?
– Запишите его Федором Молчановым.
– Как вам будет угодно.
Хирург взял ручку и каким-то ломаным почерком записал на маленьком листке бумаги фамилию и имя своего пациента.
– И еще, доктор. Я оставлю своих людей, чтобы они охраняли Федора Молчанова.
– Вы что, с ума сошли, полковник?
– Так надо, Павел Николаевич, в целях безопасности.
– Наверное, вы им очень дорожите. Пусть будет по-вашему.
– С главврачом уже согласовано, – сообщил полковник Поливанов.
– Что ж, согласовано так согласовано. А не хотите ли рюмку коньяка, полковник?
– Не откажусь, – сказал Станислав Петрович и с благодарностью взглянул на хирурга.
– Думаю, и у вас была нелегкая ночь.
– Да, – признался Поливанов.
На столе появились бутылка армянского коньяка и две рюмки. Хозяин кабинета налил в рюмки коньяк, а затем покачал головой.
