Однако, если на время и возникло хрупкое равновесие, то в конце ноября 1939 года его до основания сотрясло нападение Москвы на Финляндию. Зимняя война, сокрушившая последние иллюзии, какие еще могли оставаться у западной правящей элиты относительно истинных намерений СССР, дала британцам понять, что нужно скорее определяться с позицией в отношении Советского Союза. Еще месяц назад, пока Москва только усиливала давление на Финляндию, некоторые члены британского кабинета уже начали подумывать о том, что с Советами нужно вести себя тверже. И потому в конце октября, по настоянию британского посла в Хельсинки, министр иностранных дел Галифакс поручил начальникам штаба подготовить доклад о плюсах и минусах возможного объявления Британией войны СССР515.
В этом докладе военные определенно порекомендовали не объявлять войну Советам, однако сама эта идея упорно продолжала носиться в воздухе. В середине декабря, когда шла дискуссия о том, стоит ли посылать материальную помощь финнам, она всплыла в очередной раз: Галифакс снова сообщил кабинету, что «основательно изучил возможные последствия конфликта между нами и Россией», но потом признал, что «не уверен в том, как надлежит решить этот вопрос»516. Перед Галифаксом явно стояла дилемма. Его намерение, как он сам объяснил коллеге, состояло в том, чтобы «вбить клин» между СССР и Германией, разорвать их политические и экономические связи517. Однако налаживание торговли с Москвой вовсе не достигло своей скрытой цели – не обуздало советскую агрессию, как самым наглядным образом продемонстрировало вторжение СССР в Финляндию. Кроме того, не в интересах Британии было снабжать товарами государство, сохранявшее «благосклонный нейтралитет» в отношении Германии, так как возникали опасения, что «экспорт в СССР, вероятно, можно приравнять к экспорту в Германию»518. Однако объявление войны не имело ни военного, ни стратегического смысла: оно бы лишь увеличило количество врагов Британии и, возможно, лишь поспособствовало бы укреплению германо-советских отношений.
Со временем был выбран образ действий – посередине между двумя крайностями. Хотя ни один из обсуждавшихся ранее вариантов не был окончательно отброшен, Британия выбрала другой путь: можно попытаться расстроить советско-германские отношения, втянув Советский Союз в стратегические и экономические трудности, чтобы ему, в свой черед, стало «менее сподручно помогать Германии». Одно из направлений этой политики заключалось в создании помех для советской международной торговли – для того, чтобы жизненно важное сырье не попало в руки Германии. Тем самым Советский Союз поневоле втягивался бы в устроенную британцами экономическую блокаду Германии. С этой целью британские власти начали перехватывать и задерживать советские корабли – вроде направлявшейся во Владивосток «Селенги», которую в январе 1940 года задержали в Гонконге с грузом вольфрама, сурьмы и олова519.
Как минимум, подобные действия снова усадили советскую сторону за стол переговоров. В марте посол СССР в Лондоне Иван Майский спросил на встрече с Галифаксом, не желает ли британское правительство возобновить застопорившиеся переговоры о торговом соглашении, и если да, то не станет ли первым шагом отказ от перехвата советских кораблей. Ответ Галифакса был холоден: он презрительно отозвался о политике советского правительства – «смотреть, как продолжается война между союзниками и Германией, и извлекать из нее выгоду», – но позднее все же поставил перед кабинетом вопрос о том, можно ли попытаться убедить СССР (если вдруг зайдет речь о каком-либо соглашении) ограничить поставки нефти Германии520. Очевидно, что пущенное в ход раздражающее средство – перехват советских грузов – еще могло приносить полезные плоды.
Однако в то же самое время, когда велись эти переговоры, британцы сообща с французами вынашивали гораздо более смелые замыслы. Уже несколько лет Запад присматривался к потенциальному слабому месту Советского Союза – а именно к главному для этой страны нефтеносному региону, центром которого являлся Баку. Поскольку там добывалось не менее 75 % всей нефти в СССР, а Баку находился всего в двухстах километрах от турецкой границы, этот город явно можно было назвать ахиллесовой пятой Сталина.
Так, зимой 1939/40 года, когда в Лондоне и Париже обсуждались меры, которыми можно было бы оказать давление на Москву, на первый план снова выдвинули идею напасть на Баку. Этот план затрагивал целый сложный комплекс мотивов. Прежде всего, составители плана обращали внимание на уязвимость данного региона для воздушных атак и полагали, что эти атаки могут ударить не только по советской экономике, но и, что важнее всего, по экономике нацистской Германии. Сговор между Москвой и Берлином, по-видимому, привел к основательной переоценке британских геостратегических приоритетов. Понимая, что теперь, обзаведясь экономическими связями с СССР, Германия окажется практически неуязвимой для традиционной британской тактики – блокады, британские разработчики плана сочли, что необходимо как можно скорее еще в колыбели удушить новое двухголовое чудовище – «Тевтославию», как назвал его дипломат-«ястреб» Роберт Ванситарт. «Мы должны нанести удар по Руссо-Германии, пока она как следует не окрепла», – заявил Ванситарт британскому кабинету весной 1940 года521.
Французы занимали еще более воинственную позицию. В течение нескольких предыдущих месяцев Франция в целом вторила действиям англичан, компенсируя внутренние трудности предоставлением Лондону важной моральной поддержки. Но в ту зиму премьер-министр Эдуар Даладье принял ряд весьма дерзких мер, направленных против Советского Союза, – например, запретил французскую компартию и выдворил советского посла, – отчасти для того, чтобы заранее отвести от себя упреки в неспособности помочь финнам. Поэтому идею напасть на Кавказ поддержали многие члены французского кабинета – в частности, министр флота Сезар Кампенши, который с оптимизмом заявил: «Если только нам удастся отсечь Россию от Германии, мы, можно считать, уже выиграли эту войну»522. Других обуревали еще более тщеславные мысли. Офицер военно-воздушных сил Поль Стелен вспоминал, что той зимой в Париже, в штабе ВВС, показывали секретную карту, на которой были нарисованы «две большие стрелки: одна – из Сирии, другая – из Финляндии, встречавшиеся к востоку от Москвы». Помощник начальника штаба так объяснял ему смысл этих стрелок:
Россия сейчас вступила в союз с Германией. Таким образом, напав на нее, мы лишим гитлеровскую Германию важных ресурсов, а заодно отодвинем войну подальше от наших границ. Генерал Вейган командует нашими войсками в Сирии и Ливане, и они двинутся на Баку, чтобы положить конец добыче нефти в том районе. Затем они продолжат двигаться к северу, чтобы соединиться с армиями, которые пойдут на Москву из Скандинавии и Финляндии523.
Поразительно, но очень похоже на то, что операция на Кавказе рассматривалась французским высшим командованием лишь как прелюдия к дальнейшим боевым действиям.
Но, помимо этих грандиозных замыслов, у заговорщиков имелись и более туманные скрытые мотивы – например, французам наскучило просто провоцировать немцев на западном фронте, а британцам хотелось развить хоть какую-то «деятельность», чтобы разогнать удушающую тоску «странной войны». В основе всех этих замыслов лежали: небольшая доза старомодного антибольшевизма, страх при одной мысли о том, что нацистско-советский пакт приведет к созданию полноценного союза, и представление о том, что СССР в некотором роде служит «мягким подбрюшьем» Гитлера. Как отметил в 1940 году один французский обозреватель, в правительственных кругах Франции утвердилось мнение, будто «Россия рухнет от малейшего удара» и что Франция «не разобьет Гитлера, пока не сокрушит Сталина»524.
