Попытки наладить связи несколько застопорились в идеологически заряженной атмосфере, сложившейся после Первой мировой войны, однако в течение всего межвоенного периода двум странам все же удавалось поддерживать хоть какие-то экономические отношения. Когда же их политические и стратегические цели совпали, эти отношения расцвели и переросли в полноценную программу сотрудничества. Один такой расцвет произошел в 1922 году, когда Веймарская республика и Советская Россия изумили весь мир, заключив двустороннее соглашение – Рапалльский договор. Оба государства в тот момент были фактически исключены из «содружества наций» (одно – как дискредитированный недавний враг, другое – как опасный революционер), поэтому оба изгоя легко нашли общую почву для стратегического и экономического соглашения. Рапалльский договор вызвал ужас и оцепенение в столицах союзных стран, но его значимость, как оказалось, была сильно преувеличена. В одинаковой степени Рапалло стал и выражением практической политики, и символическим жестом дружного презрения к Лондону и Парижу. Это не было ни официальным союзом, ни декларацией нейтралитета, ни пактом о ненападении. Скорее, речь шла о стратегическом браке по расчету, временно целесообразном в условиях враждебного мира, и он должен был одновременно произвести впечатление на других потенциальных «ухажеров» и обозначить действительное совпадение воли и желаний сторон. Как заметил в ту пору Черчилль, Россия и Германия просто оказались «товарищами по несчастью»571.
Поэтому основные положения Рапалльского договора были довольно консервативными: обе подписавшиеся стороны отказывались от взаимных территориальных и финансовых претензий и соглашались нормализовать дипломатические отношения друг с другом. Правда, экономические условия представляли уже больший интерес: обе стороны предоставляли друг другу «режим наибольшего благоприятствования» и обещали взаимно поддерживать друг друга экономически. В подписанном вслед за этим Берлинском договоре 1926 года Германия пошла еще дальше: она увеличивала до трехсот миллионов рейхсмарок размер льготного кредита, который должны были предоставить Советскому Союзу немецкие банки. Хотя германо-советские отношения были установлены в неблагоприятный политический момент, они оказались на удивление прочными и сохранялись еще в 1930-е годы, когда стратегическая целесообразность, вызвавшая их к жизни, давно уже исчезла. В 1932 году Советский Союз получал 47 % всех ввозимых товаров из Германии – столько же, сколько получал в 1914-м году, – а если говорить об импорте машин и станков, то 72 % поставляли немецкие фирмы572.
После того как в январе 1933 года к власти пришел Гитлер, отношения с СССР, естественно, начали меняться. Ведь Гитлер возвысился благодаря тому, что неустанно поносил большевиков за границей и травил немецких коммунистов у себя в стране. Впрочем, он не стал немедленно разрывать все связи с СССР, а в мае 1933 года даже продлил действие Берлинского договора с Москвой. Однако в действительности – и совершенно независимо от каких-либо идейных разногласий – экономические отношения с Советским Союзом уже не отвечали интересам Германии в той степени, в какой отвечали им десятилетием раньше, поэтому их просто перестали поддерживать. Во-первых, Гитлер принял стратегическое решение отдать приоритет автаркии и начал переориентацию немецкой промышленности, уменьшая долю экспорта и увеличивая внутреннее производство, нацеленное на перевооружение и инфраструктуру страны. Во-вторых, с германской точки зрения, отношения с СССР не были столь уж важными: от Советского Союза Германия получала менее 6 % от общего объема импорта, и лишь 10 % от общего германского экспорта поступало в СССР573, причем все поставки экспортируемых товаров регулировались множеством сложных соглашений о кредитах и займах. У Германии имелось немало более надежных торговых партнеров, так что торговля с Советским Союзом едва ли стоила затрачиваемых на нее усилий.
Но, несмотря на то, что политические отношения между Москвой и Берлином скатились на уровень злобных склок, экономических связей никто не обрывал. Давид Канделаки, возглавлявший советское торговое представительство в Берлине, договорился о ряде встреч с министром экономики Ялмаром Шахтом в 1935 и 1936 годах, и на них он не только выступал за обновление германо-советских экономических связей, но и безуспешно высказывал идею, что неплохо было бы нормализовать отношения между двумя странами в целом574. Конечно, Канделаки не был авантюристом-одиночкой – у него имелись хорошие связи, он был грузином, как и Сталин, и высказывались предположения, что он действовал как личный представитель Сталина, который стремился навести мосты между Москвой и Берлином в обход традиционных дипломатических каналов575. Однако политический ветер задул совсем в другую сторону и обрек миссию Канделаки на провал. В апреле 1937 года Канделаки вызвали в Москву, где он вскоре разделил печальную судьбу многих своих товарищей. В сентябре того же года, на который пришелся пик Большого террора, Канделаки был арестован, а в июле 1938 года расстрелян. Парадоксально, но можно почти не сомневаться, что предрешили такой прискорбный конец именно его встречи и контакты в Берлине.
Однако Канделаки был не одинок в своих намерениях, и, несмотря на постигшую его ранее неудачу, в германских дипломатических и правительственных кругах имелись так называемые восточники – настойчивые сторонники заключения политического и экономического соглашения с Советским Союзом. Одним из «восточников» был Карл Шнурре, дипломат и юрист, с 1936 года возглавлявший Восточно-европейский экономический отдел в министерстве иностранных дел Германии. С точки зрения Шнурре (которую с ним разделял ряд других дипломатов, в том числе посол Германии в Москве Шуленбург), поставки советского сырья имели столь огромную важность для поддержания здоровой экономики Германии, что ей следовало бы примириться с сопутствующими раздражающими факторами и даже пойти на значительные политические уступки, лишь бы обеспечить себе доступ к этим сырьевым ресурсам.
Шнурре совсем не ошибался. К 1939 году Германия все еще сильно зависела от импорта сырья почти всех видов: 80 % каучука, 60 % нефти, 60 % железной руды и 100 % хрома и марганца, которые использовались в германской промышленности, приходилось ввозить из-за границы. А Советский Союз занимал первое в мире место по добыче марганца, второе – по добыче хрома и третье – по добыче сырой нефти и железной руды576. Поэтому многие «восточники» были убеждены: нацистская Германия и Советский Союз составили бы очень хорошую экономическую пару, если бы только им удалось устранить взаимную политическую неприязнь.
Главной сложностью для Шнурре было то, что он – по крайней мере, в начале задуманного плана – плыл против течения, выступая за практическое, экономическое соглашение в ту самую пору, когда правящие элиты обоих государств были настолько поглощены гневными взаимными обличениями и обвинениями, что даже думать не хотели ни о каком сотрудничестве. Как это уже случилось с Канделаки, Шнурре понял, что, пока политическая выгода от взаимной антипатии перевешивает экономическую выгоду от сотрудничества, никто не прислушается к его разумным доводам.
Однако к 1939 году политическая картина начала понемногу меняться. Гитлер, разозленный западным «вмешательством» в его дела в Мюнхене в сентябре 1938 года и встревоженный донесениями об усиленном перевооружении англо-французских сил, ускорил темпы стратегического планирования. Это значило, что Германии необходимо было сосредоточиться в первую очередь на развитии и укреплении военной промышленности. С 1933 года военное производство нарастало и с 1 % в ВВП поднялось до 20 %, но это можно назвать лишь прелюдией к программе, принятой в октябре 1938 года577. Тогда Геринг объявил: отечественное производство вооружений нужно утроить, численность авиации люфтваффе – увеличить впятеро, до двадцати тысяч самолетов, а численность Кригсмарине (военного флота Германии) быстро повысить таким образом, чтобы она превосходила численность Королевских военно-морских сил Великобритании. Кроме того, было отдано распоряжение срочно бросить средства на исправление недостатков в транспортной инфраструктуре Германии. По словам Геринга, разворачивалась «колоссальная программа, по сравнению с которой все прежние достижения покажутся мизерными»578.
