И вот в августе 1939 года, пока остальной мир колыхало и трясло от невероятной вести о готовящемся политическом сговоре между Москвой и Берлином, переговорщики с обеих сторон начали уточнять и выверять все те пункты и условия торгового соглашения, которые оставались туманными или неудовлетворительными, чтобы наконец перевести идею экономического сотрудничества в практическую плоскость. Задача эта оказалась нелегкая. При всем внешнем дружелюбии, взаимная подозрительность и вероломство никуда не исчезли: во многом виной тому было сентябрьское стремительное вторжение немецких войск в Польшу. Поэтому велись очень долгие споры из-за формулировок, анализа и истолкования разных пунктов соглашения, назывались все новые цифры и цены, затем они отвергались и исправлялись. Все это время германская сторона, которая уже подверглась высоким политическим и военным рискам, ожидала уступок от СССР, а сталинские переговорщики, ощущая себя хозяевами положения, упорно отказывались идти на компромиссы. Если это и можно назвать медовым месяцем, то он отнюдь не предвещал счастливого и долгого супружества.
Изматывающие переговоры затягивались до зимы, а некоторые эпизоды отдавали явным легкомыслием – по крайней мере, так они стали восприниматься позднее. Например, 27 сентября озадаченный Шнурре, сам того не желая, удостоился торжественной встречи на Ходынском аэродроме в Москве – после того, как вылет самолета с Риббентропом был отложен. Хотя этот ход говорил о довольно точном понимании того, кто же является главным «умом» среди представителей Германии, он наверняка пришелся не по душе Риббентропу, который вообще был крайне обидчив. А несколько недель спустя новый визит Шнурре в Москву оказался под вопросом, потому что в советской прессе его неверно назвали «послом бароном фон Шнурре», хотя тот не был ни послом, ни бароном и вообще довольно регулярно бывал в советских правительственных кругах в течение предыдущих пяти лет589. Осталось неясным: пыталась ли советская сторона таким образом польстить Шнурре – или посмеяться над ним?
Но пожалуй, самым странным эпизодом стал визит советской экономической делегации, совершившей поездку по Германии в конце октября 1939 года, главным образом с целью составить список необходимых закупок – различных видов военного и технического оборудования, нужных Москве. Наверняка представители этой миссии держали в уме и совсем другой «список покупок». Когда прибыла эта советская делегация из сорока пяти человек, выряженных как один в новенькие коричневые пальто, шляпы и желтые ботинки, каждый нес в руке пустые чемоданы, чтобы было куда складывать множество потребительских товаров, которые нельзя было купить у них на родине. Как только миссия начала работу, сразу же стали проявляться другие особенности – не в последнюю очередь давняя подозрительность в отношении немецких коллег. Позднее один из участников той делегации, генерал-полковник авиации и заместитель наркома авиационной промышленности Александр Яковлев написал мемуары, и там он упоминал о том, что немцы «изо всех сил старались казаться радушными хозяевами», поселили советских делегатов в «самой шикарной» берлинской гостинице «Адлон», устроили им ряд поездок и познакомили с образцами авиационной техники и промышленными объектами. Яковлев вспоминал, словно сам себе не веря (наверное, ему уже трудно было отвлечься от горьких картин военного времени): «Нам улыбались, пожимали руки, говорили любезности, старались создать атмосферу дружелюбия и искренности»590. Далее он описывал встречу с коллегой, авиаконструктором и летчиком, генерал-полковником Эрнстом Удетом, заместителем Германа Геринга, на аэродроме Йоханнисталь под Берлином, где состоялся показ немецкой техники:
На линейке аэродрома в строгом порядке, как на параде, было выставлено много различной военной техники, двухмоторные бомбардировщики «Юнкерс-88» и «Дорнье-215», одномоторные истребители «Хейнкель-100» и «Мессершмитт-109», разведчики «Фокке-Вульф-187» и «Хеншель», двухмоторный истребитель «Мессершмитт-110», пикирующий бомбардировщик «Юнкерс-87» и другие самолеты. Около каждой машины замерли по стойке смирно экипажи – летчики и механики591.
Яковлев вспоминал, как Удет пригласил главу делегации, Ивана Тевосяна, «к самолету связи «Шторх» («Аист»), сел на пилотское кресло» и предложил ему занять место пассажира. «Запустили мотор, и прямо с места, с очень коротким разбегом Удет поднял машину в воздух, в течение нескольких минут покружил на небольшой высоте над нами и с блеском приземлился точно на стоянку». Выйдя из самолета, «Тевосян похвалил машину. Позже этот самолет Геринг нам подарил». Яковлев написал о показе: «Все было организовано образцово… Мы вернулись в «Адлон» под сильным впечатлением виденного»592.
Однако не все члены комиссии остались довольны. Например, генерал Дмитрий Гусев держался мнения, что немцы их «считают дураками» и показывают «старье, барахло», а не настоящие современные самолеты. «Не могли же немцы показать нам действительный уровень военной авиационной техники», – рассуждал он. Сам Яковлев признавался, что его «тоже смущали откровенность при показе секретнейшей области вооружения. Действительно, может быть, нас водят за нос, втирают очки?..». Позже он выскажет догадку, что немцы, по-видимому, больше всего хотели устрашить своих гостей демонстрацией собственной военной мощи. Но когда Гусев высказал свои подозрения Удету и намекнул, что от советских делегатов явно что-то скрывают, тот вспыхнул негодованием и ответил: «Я офицер и за свои слова отвечаю. Мы показали все, и если вам не нравится, не покупайте. Мы не настаиваем – дело ваше»593.
Хотя, пожалуй, замечание Гусева гораздо больше говорило об отношении советских делегатов к их партнерам, чем наоборот, в чем-то он был прав. Сколько бы ни старались радушные хозяева, советскую делегацию все же не познакомили с истинным состоянием германской техники. Как вспоминал переводчик Валентин Бережков, принимались даже особые меры предосторожности для того, чтобы представители советской делегации ненароком не увидели чего-нибудь verboten (запрещенного). Сам Бережков входил в состав группы, которую отправили на завод фирмы «Крупп» для наблюдения за изготовлением главных орудийных башен для крейсера «Лютцов» и приемки готовой продукции. Однако отсек цеха, где шла работа над башнями, «отгораживали, словно стены, огромные брезентовые полотнища», так что крупповским инженерам приходилось работать в большой тесноте. Так Бережкову и не удалось увидеть, что делалось в других частях цеха594.
Секретные авиационные технологии тоже не демонстрировались. Хотя советскую делегацию много возили по стране и показывали разные объекты – в том числе заводы BMW в Мюнхене, Messerschmitt в Аугсбурге, Junkers в Дессау, Focke-Wulf в Бремене и Arado, Henschel и Siemens в Берлине, – им не показали ни собиравшуюся тогда модель Focke-Wulf 190, ни новые реактивные двигатели, которые разрабатывали тогда фирмы BMW и Junkers. Не гнушались немцы и дезинформации. Например, они всячески расхваливали истребитель Heinkel He-100, хотя на самом деле в том же году он пытался установить рекорд скорости в воздухе, но в ходе испытаний в его конструкции были обнаружены недостатки, и потому люфтваффе в итоге так и не принял в эксплуатацию эту модель самолета595.
