Наконец Гитлеру удалось перевести разговор на свою любимую тему – на неизбежный крах Британской империи. «До сих пор меньшинство из 45 миллионов англичан правило 600 миллионами подданных Британской империи», – сказал он. Но скоро он сокрушит это «меньшинство», похвастался Гитлер, и тогда от нее останется «огромное, рассредоточенное по всему миру имущество обанкротившегося хозяина площадью 40 миллионов квадратных километров», и, естественно, это откроет «перспективы мирового масштаба». Поэтому важно уже сейчас решить, какова будет роль СССР в «решении этого вопроса». С этой целью Гитлер предлагал создать «коалицию» из Испании, Франции, Италии, Германии, Японии и СССР для раздела «банкротского имущества» между этими странами715. По воспоминаниям Молотова, Гитлер обнаружил неограниченные амбиции: «Давайте мы мир разделим»716.
Однако Молотова нисколько не сбило с толку изложение столь грандиозных планов, и хотя он согласился с тем, что пора заключить более широкое соглашение между СССР и Германией, в первую очередь ему хотелось «обсудить… проблему поближе к Европе» – Турцию. Часть его задачи на берлинских переговорах состояла в том, чтобы выразить давнюю обеспокоенность Москвы вопросом о проливах, а также обсудить связанные с этим замыслы в отношении Турции и Болгарии. Что бы сказала Германия, спросил Молотов, «если бы Россия выдала Болгарии – как независимой стране, находящейся ближе всего к проливам, гарантию с точно такими же условиями, с какими Германия и Италия выдали гарантию Румынии?». Вначале Гитлер хотел увильнуть от ответа на этот вопрос – просто упомянув, как и Риббентроп днем ранее, о возможном пересмотре Конвенции Монтрё, – но так как нарком не отставал, он вспылил и резко ответил, что ему ничего не известно о желании Болгарии получить такую гарантию717.
Однако Молотов продолжал стоять на своем: он повторил, что у СССР «есть только одна цель» в том регионе, а именно взять под контроль проливы, чтобы не дать врагу напасть со стороны Черного моря, и заявил, что соглашение с Турцией и выдача «гарантии» Болгарии помогли бы «смягчить положение». Устав от банальностей, которые изрекал фюрер, Молотов снова задал вопрос в лоб Гитлеру как «человеку, которому предстоит определять всю германскую политику», какую именно позицию займет Германия в случае, если Советский Союз выдаст гарантию Болгарии. Гитлер опять уклонился от ответа, сказав, что ему нужно посовещаться с Муссолини, так как Болгария представляет для Германии лишь второстепенный интерес. Однако, чуть отступив от темы, он колко добавил, что если бы Германия стала искать дополнительные поводы для пререканий с Советским Союзом, «ей бы не пришлось обращаться к вопросу о проливах»718.
В своих мемуарах Пауль Шмидт, вспоминая о берлинских встречах, не раз прибегал к сравнениям с боксерским поединком. Например, дискуссии Гитлера с Молотовым он называл «основным зачетом», а переговоры, происходившие в тот второй день, – «обменом ударами»; вопросы Молотова сыпались на Гитлера, а тот уворачивался от них, как только мог719. Если продолжить эти метафоры, то, пожалуй, можно сказать, что Гитлера «спас звонок». Хотя Гитлер и попытался в последний раз вывернуть разговор на тему неминуемого распада Британской империи, Молотов не желал больше никуда сворачивать; позже сам бывший нарком вспоминал: «Я стоял на своем. Я его изводил»720. Поэтому Гитлер снова посмотрел на часы и предложил завершить встречу, потому что возможен налет британской авиации. В конце концов, добавил он, «основные вопросы… мы, вероятно, уже достаточно обсудили»721.
Если верить Валентину Бережкову, Гитлер, похоже, не настолько разозлился на Молотова, чтобы напоследок не сказать ему несколько любезностей. Провожая гостя до дверей своего кабинета в рейхсканцелярии, он вдруг сделал удивительное предложение. «Я считаю Сталина выдающейся исторической личностью, – сказал он. – Да и сам льщу себе мыслью, что войду в историю. И естественно, что два таких политических деятеля, как мы, должны встретиться. Я прошу вас, господин Молотов, передать господину Сталину мой привет и мое предложение о такой встрече в недалеком будущем». Говоря это, Гитлер, вероятно, пытался повторить трюк, к которому уже прибегал Риббентроп, – обратиться лично к советскому вождю, чтобы облегчить туго идущие переговоры. Впрочем, может быть, нацистско-советские отношения и вправду пробудили в нем любопытство и желание лично встретиться со Сталиным. Как бы то ни было, Молотов даже не дрогнул. Он просто пообещал, что передаст товарищу Сталину это предложение, распрощался с фюрером и отбыл722.
В тот же вечер Молотов устроил прощальный прием в посольстве СССР на бульваре Унтер-ден-Линден. Это был роскошный ужин, смотревшийся особенно броско на фоне обильного декора царского времени (посольство помещалось в старинном здании, позднее несколько обновлявшемся). Вот как вспоминал об этом Пауль Шмидт: «Под пристальным взглядом Ленина, чей бюст украшал посольство, были разложены лучшие русские угощения – прежде всего икра и водка. Ни один пиршественный стол, накрытый капиталистами или плутократами… не мог бы похвастаться таким внушительным изобилием»723. Несмотря на языковой барьер, атмосфера воцарилась почти праздничная, хозяева и гости пили за здоровье друг друга – почти на русский манер. Но когда Молотов произнес тост в честь своего немецкого коллеги, Риббентроп не успел ответить: начался налет британской авиации, и вечеринку прервал вой сирены. Все гости начали спешно уходить, а Риббентроп отвез Молотова в здание министерства иностранных дел (на Вильгельмштрассе, неподалеку) и вместе с ним спустился в собственный бункер, где можно было продолжить беседу.
Риббентроп предпринял смелую попытку облечь хоть какой-то мякотью совсем безжизненный скелет соглашения, нарисованный Гитлером, и чуть-чуть разъяснить, в чем заключается суть возможной «совместной политики сотрудничества между Германией и Советским Союзом» и как именно ее можно было бы примирить с условиями Тройственного пакта. Он вынул из кармана проект соглашения, который, по его мнению, мог бы лечь в основу дальнейших переговоров. Там, в трех довольно безобидных параграфах, выражалось обоюдное желание установить естественные границы, готовность расширить сотрудничество и привлечь к нему другие страны, а также говорилось об обязательстве уважать сферы влияния партнеров724.
Риббентроп, верный себе, предложил дополнить соглашение даже не одним, а двумя секретными протоколами. В первом из них будут обозначены территориальные устремления четырех держав. Намерения Японии еще предстоит выяснить, но, по словам Риббентропа, для Германии главный интерес представляет Центральная Африка, для Италии – Северная и Северо-Восточная Африка, а Советскому Союзу имеет смысл обратить взоры «в сторону Индийского океана». Во втором протоколе, продолжал Риббентроп, будут признаваться советские интересы в Юго-Восточной Европе: страны, которые подпишут общий договор, обязуются совместными усилиями убедить Турцию, чтобы та согласилась на пересмотр конвенции о статусе проливов в пользу советских интересов725. В заключение Риббентроп предложил созвать министров иностранных дел на конференцию, где они обсудят и решат все вопросы, а также выступил за сближение СССР и Японии, заметив, что последняя стремится достичь «большего взаимопонимания» с Москвой.
