Впрочем, на внутреннем фронте в Германии не было столь же тихо. По словам журналистки Рут Андреас-Фридрих, на следующий же день, 15 июня, по Берлину, «как лесной пожар», пробежали слухи о том, что вот-вот сюда приедет на переговоры сам Сталин. Вначале она услышала об этом от молочницы, которая прибавила еще, что уже 200 женщин засели за шитье советских флагов. Потом эту байку повторила соседка – она сообщила, что советский лидер приедет в Берлин со дня на день в «специальном бронепоезде». После появления в столице Молотова прошлой осенью это, наверное, уже не казалось совсем невероятным, но Андреас-Фридрих слухам не поверила. К тому же она утверждала, что выяснила, откуда они все исходят, – из кабинета Риббентропа869.
Между тем в Москву продолжали поступать все новые данные о близящемся нападении. 16 июня нарком государственной безопасности Всеволод Меркулов передал Сталину новое донесение – от агента НКВД «Старшины» (Харро Шульце-Бойзена) в министерстве авиации Германии, – где сообщалось, что уже отдан окончательный приказ о нападении на Советский Союз. Сталин в бешенстве наложил на это донесение свою резолюцию: «Товарищу Меркулову. Можете послать ваш «источник» из штаба германской авиации к е… матери. Это не «источник», а дезинформатор. И. Ст.»870.
А через два дня настал черед Жукова испытать на себе гнев Сталина. 18 июня он вместе с Тимошенко присутствовал на трехчасовой встрече со Сталиным в Кремле, где они вместе докладывали о текущей обстановке на западной границе и просили Сталина разрешить им привести Красную армию в «полную боевую готовность». Но Сталин, слушая Жукова, все больше раздражался и нервно постукивал трубкой по столу. А потом, как вспоминал Тимошенко, Сталин взорвался, подошел к Жукову и стал на него орать: «Вы что, нас пугать пришли войной или хотите войны, вам мало наград или званий?!» Жуков сник, но Тимошенко продолжал стоять на своем. Сталин не желал больше ничего слушать. «Это все Тимошенко, – заявил он присутствовавшим тут же членам Политбюро, – он настраивает всех к войне, надо бы его расстрелять». Потом Сталин сказал: «А вам надо понимать, что Германия никогда не пойдет одна воевать с Россией! Это-то вы должны понимать!» Уходя, он произвел последний парфянский выстрел: «Если вы будете на границе дразнить немцев, двигать войска без нашего разрешения, тогда головы полетят, имейте в виду»871. С этими словами он захлопнул за собой дверь.
За день до ожидаемого нападения уже невозможно было не заметить, что творится что-то подозрительное. Сотрудников посольства Германии в Москве уже эвакуировали вместе с семьями и имуществом, а теперь, по некоторым донесениям, во внутреннем дворе сжигали в жаровнях какие-то бумаги. Продолжали поступать новые сообщения – из Лондона, из Америки и от Рихарда Зорге из Токио. Приходили тревожные известия и из более близких краев: рассказывали, что 15 июня польские женщины выходили на берег пограничной реки и кричали советским пограничникам: «Советы, Советы, через тыждень [неделю] будет война!». Правдивость этого предсказания, похоже, подтверждал рост числа шпионов, саботажников и перебежчиков, пересекавших границу. Один командир стрелкового корпуса, расквартированного вблизи границы, отметил, что «гитлеровцы все более наглеют»: «раньше, когда наши командиры появлялись на границе, немецкие часовые становились в положение «смирно» и отдавали честь», а теперь «фашистские солдаты демонстративно поворачивались спиной»872. Тем временем в Румынии распространялись совсем уж безумные слухи – будто не только близится германо-румынское нападение на СССР, но и составлены уже списки чиновников, которых назначат управлять Бессарабией, и будто в кишиневском Национальном театре вовсю репетируют пьесы, которые будут идти там, когда свергнут советский режим. Рассказывали, что румынский кондукэтор, генерал Антонеску, хочет войти в Кишинев 27 июня – в годовщину того дня, когда эту область отняли у Румынии873.
В целом, как подсчитано, за десять дней, предшествовавших двадцать второму июня, советская разведка получила сообщения о надвигающемся вторжении от сорока семи разных источников874. Одним из последних источников стал перебежчик Альфред Лисков – солдат вермахта, сочувствовавший коммунистам. В ночь на 21 июня он переплыл Буг, чтобы предупредить Красную армию о том, что на предрассветный час следующего утра немецким войскам отдан приказ к наступлению по всему фронту. После полуночи Жуков позвонил в Кремль и передал полученное известие Сталину. Однако диктатор остался непрошибаем и приказал расстрелять Лискова как дезинформатора
[18]875.
Лишь через три часа посол Германии Фридрих Вернер фон дер Шуленбург позвонил в кремлевский кабинет Молотова, чтобы договориться о встрече. Эта ночь оказалась для него очень бурной. Вечером его уже вызывали к Молотову, требуя объяснить, почему немцы нарушают советское воздушное пространство. Разговор обернулся допросом с пристрастием. «Почему сотрудники немецкого посольства в массовом порядке покинули СССР? – допытывался советский нарком. – Почему германское правительство никак не отреагировало на коммюнике ТАСС?» Не добившись от посла вразумительных ответов, Молотов пожаловался: «У германского правительства нет ни малейших оснований быть недовольным Советским Союзом»876. И вот, спустя несколько часов после того разговора, Шуленбург хотел снова срочно встретиться с Молотовым. На сей раз он получил распоряжение дать официальный ответ.
Посол торжественно зачитал телеграмму с нотой, только что полученную из Берлина. Он намеренно пропустил длинный перечень обвинений и перешел сразу к сути ноты. Он сообщил Молотову, что «с самым глубоким сожалением» должен заявить, что германское правительство сочло необходимым принять «военные меры» в ответ на наращивание советских войск у границы. Он не забыл упомянуть о собственных «превеликих стараниях», предпринятых для сохранения «мира и дружбы», но признал, что эта нота «означает начало войны». Молотов был поражен как громом. Заикаясь от потрясения, он попытался объяснить пребывание войск у границы летними маневрами, а потом посетовал, что Берлин даже не предъявил советскому правительству никаких требований. «Германия напала на страну, с которой подписала договор о дружбе. Такого в истории еще не было!.. – воскликнул он. – Мы этого не заслуживали». Шуленбургу – одному из главных творцов и сторонников германо-советских отношений – ответить на это было нечего877.
Глава 9
Воры не знают чести
В воскресенье 22 июня 1941 года, незадолго до рассвета, немецким воинским частям, стоявшим вдоль границы с Советским Союзом, было передано кодовое слово – «Дортмунд». Так в 3.15 началась атака. Вдоль всей границы, протянувшейся на 1300 км от Балтийского до Черного моря, начался артиллерийский обстрел, за которым последовало массированное наступление трех миллионов солдат в сопровождении тысяч танков и самолетов на линию, которую некогда называли «границей мира». В некоторых местах, на стратегически важных переправах через реки или возле укрепленных караульных постов, перед атакой фашисты прибегали к хитрости. Например, в местечке Кодень под Брестом немцы позвали советских часовых, стоявших на мосту над Бугом, – якобы для «важного разговора», а потом пустили по ним пулеметную очередь878. В других местах диверсанты из отрядов особого назначения – «бранденбургеры» – пробирались глубоко в советский тыл и там перерезали телефонные провода или выводили из строя радиомачты, чтобы красноармейцы не могли связываться между собой. Впрочем, в большинстве случаев никакие военные хитрости или маневры даже не требовались: немцы просто открывали огонь и прорывались через границу. Так началось самое крупное вторжение в истории военного дела. Нацистско-советский пакт был растоптан.
