Соседи нас не понимали.
«Дашенька, его нужно усыпить», – говорила при нашей встрече соседка по лестничной площадке, милая и деликатная пожилая дама, у которой не было собак, как и претензий к нам. Она просто нас жалела.
«Я друзей не усыпляю!» – раздраженно отвечала я.
Однажды, выходя на выгул, я обнаружила прикрепленную к своей двери анонимную записку. Там говорилось, чтобы мой овчар перестал мочиться на кусты сирени перед домом. Что таким образом мы угробим кусты и нарушим красоту двора. Все это письмо сквозило неприязнью к старости и немощности моей собаки.
Все же прекрасно знали, как тяжело ему ходить, а злосчастные кусты сирени были первыми, до которых он дошкрябывал на своих негнущихся лапах…
Когда Арно решил, что больше не хочет стоять на ногах, но не переставал ждать своего времени выгула, его начал носить мой муж. В любую погоду – в метель или в солнце, они стояли во дворике перед нашим домом вместе и дышали воздухом, а потом Арно ехал на руках обратно домой. Мы ничего тогда про инвалидные коляски для собак не знали, но сейчас, оглядываясь назад, скажу – инвалидная коляска к нам в лифт не влезла бы. В нашем подъезде был только маленький лифт, и я не представляю себе процесса выноса на руках отдельно овчарки, отдельно коляски и бесконечно сочувствую тем, кто сталкивается с подобными проблемами в мегаполисе.
А Арно продолжал лаять на Брыньку, хотя уже и не ходил за ним – зато мог подловить, пока тот подойдет поближе, чтобы сделать смешной выпад вперед.
Несколько раз я поднимала его на ноги долгими курсами уколов вдоль позвоночника. У нас была разработана сложная схема лечения, которая держала Арно в «ходячей» форме до последнего.
Когда у Арно полностью парализовало заднюю часть тела и уколы перестали помогать, каждый вечер он требовал, чтобы я не забыла перенести его в спальню, когда сама пойду спать. Часто я засиживалась в гостиной за компьютером до глубокой ночи, и он засыпал рядом. Тогда я не будила его и на цыпочках выходила из комнаты, погасив свет. Но стоило мне лечь в кровать, как я слышала его требовательный лай.
Он был тяжелым, поэтому мы придумали ритуал перемещения из гостиной в спальню – я брала его лежак за края и вместе с овчаром тащила по полу через коридор. Получались такие забавные катания, фактически такси премиум-класса от точки до точки.
Примерно через год, в мае, у Арно что-то случилось с пищеварительным трактом, он перестал поднимать голову, с туалетом стало совсем плохо. Ему поставили капельницу, но я чувствовала, что он уходит. Тогда я запретила ему уходить, так и сказала ему – не смей уходить от меня.
У меня традиция есть. В Новый год, под бой курантов, я обычно загадываю желание – и оно всегда сбывается. В том году я загадала, чтобы Арно прожил еще год, до следующей зимы. И тогда, в мае, я напомнила ему об этом. Он смотрел на меня и просил помощи. Я делала все, что только возможно, даже спала рядом несколько ночей: он не мог заснуть без меня ни на пять минут. Постоянно просил меня гладить его по голове. Стоило мне убрать руку, раздавался протяжный, сиплый умоляющий лай, и он тыркал меня теплым носом в ладонь. В полусне я продолжала его гладить.
Один раз он ухитрился приподняться так, чтобы положить голову ко мне на кровать – я обнаружила это уже утром. На капельницах мы пережили этот кризис. Я с удивлением и радостью увидела, что он снова поднимается передней частью тела, снова готов играть в мяч, бодр, насколько это возможно, у него нормализовался стул. Зато недержание мочи не уменьшилось.
Впрочем, мы придумали целую систему подкладок, полотенец, клеенок, которые менялись так, что до последнего дня у Арно не появилось ни намека на пролежни. Я купила ему огромное мягчайшее место, и первый раз, когда мы положили его туда, в его глазах я увидела высочайшую степень наслаждения. Это место всегда лежало слева от меня, где он привык ложиться сам, когда еще ходил.
Эти наши игры! У меня в архиве есть замечательное видео, на котором Арно, уже парализованный, играет со мной в мяч. Я кидаю небольшой мячик, а он носом, как морской котик в мультфильме, отбрасывает его назад. Мы играли подолгу каждый день, и оба получали огромное удовольствие.
Я научилась понимать его с полувздоха. Знала, когда он просит попить, когда ему нужно перевернуться или когда просто хочет, чтобы его погладили. И каждый день отказывалась думать о том, что скоро придет время расставания, потому что слепо верила – Арно будет со мной всегда. Что он просто такая собачка – все бегают, а он – собачка, которая не умеет бегать, а умеет только лежать. Что это обычно для его жизни, не более того. И успокаивала себя тем, что парализованные с детства собаки проживают долгие годы. И что он доживет до Нового года, а потом еще раз до Нового года. Это стало бы моим следующим желанием под бой курантов.
В начале лета случился еще один кризис. Вместо мочи пошла практически чистая кровь, врачи снова прописали Арно антибиотики. Он сильно похудел без движения, потому что мышцы не работали, и я стала кормить его плотнее, чем обычно. Он ел, но его привычки, повадки менялись, привычные рефлексы и сигналы становились слабее. Если раньше, как только ему случалось пописать, он оповещал меня тихим лаем, то теперь он молчал.
Я постоянно смотрела на него, боялась увидеть, что ребра уже не поднимаются дыханием. Я следила за ним каждую минуту. Говорила ему: «Ну что же ты молчишь, Арно, почему ты перестал говорить со мной?» Но позже поняла, что время пришло. И тогда я сказала: «Арно, я так хотела, чтобы ты не уходил от меня еще бы полгода. Но если тебе тяжело, если ты здесь только из-за меня, тогда иди. Только вспоминай меня и приходи ко мне почаще».
На его день рождения – ровно через год, как мы его забрали к нам – я думала, что мы обязательно вынесем его в парк и донесем до того места, где его нашли, пофотографируемся, поваляемся в траве. Но в этот день у нас были съемки, и на следующий тоже, и через день… Мы так и не успели в последний раз сфотографироваться на улице, как хотелось, но несколько домашних кадров у меня, конечно, осталось. Он умер очень быстро, ночью.
Когда мы ехали в ветклинику, думая, что можно будет сразу кремировать тело и забрать урночку с собой, он лежал на заднем сиденье автомобиля. Единственный раз я сжимала его лапу, и ему было не больно. Потом начались невнятные дни, без времени и смысла. Мне нужно было снимать две свадьбы. Общаться с людьми. Надо было, как обычно, заряжать людей своим оптимизмом. Я с трудом вспоминаю, что происходило вокруг меня, кроме моментов, когда я садилась на его лежак и плакала. Но иногда я все же успокаивалась, думаю, в те краткие моменты, когда он приходил ко мне. Я не сомневалась, что он за моей спиной, или рядом, или в другой комнате.
С того дня, как он решил уйти, я не чувствовала ни минуты прежнего счастья, ни минуты того смысла, мира, которым он был для меня. В моем сердце – черная дыра, и она не давала мне спать, есть, пить, не позволяла думать, мечтать, жить. Эту трагедию я могу сравнить только с потерей любимого, выстраданного члена семьи, над которым я тряслась, как над самым дорогим сокровищем; ведь это была моя первая ушедшая собака, первая смерть в моей жизни.
