— Да кто знает. Жив-здоров, как видишь.
— Александр Владимирович, — вступила в разговор доцент Маркова, — ребята спорят, выражают неочевидные истины, подставляются под критику, а вы гладенько так, обтекаемо — не знаю, не состоял. Боитесь, что ли?
— Давно ничего не боюсь. Но я, правда, не знаю. Ну ладно, чтобы вам приятнее было: конечно, какой-то толчок извне мироздание получило, но что это было, гадать не хочу.
— Может, инопланетяне?
— Кто их знает.
— Ну, скажите, Александр Владимирович, — попросила Настя Колоненко.
— Идите сюда, скажу на ушко.
— Да ну вас.
— Издеваетесь над ребёнком, — осуждающе произнесла Маркова, сделав длинный глоток из бокала, — скучно вас всех слушать… Что такое «рыбак», знаете?
— Извините, в прямом или в переносном смысле?
— В самом прямом. Рыбак — это человек, который вовсе не имеет целью поймать рыбу. Он получает кайф от процесса. Вот вы все здесь рыбаки. Да и вообще все мужчины — рыбаки. Нет ничего скучнее, чем слушать рыбаков и тем более спорить с ними. Правда, Настя?
— Мария Васильевна, я в целом согласна с вами про рыбаков, но не согласна, что здесь все рыбаки.
— Ладно, не все, не все, — замахала руками Маркова. Валентин из за её спины показал Насте большой палец, отчего та заулыбалась и её лицо расцвело розовой свежестью.
— А ты, Настюша, на чьей стороне в этом рыбацком споре? — спросила Настю Маркова.
— Я думаю, что вера должна быть.
— А сама как? — поднял чёрные брови Рома Охлобыстин.
— Пока никак, к сожалению.
— Что и требовалось доказать.
— Роман Яковлевич, всё-таки вы очень наступательны сегодня, — Маркова перочинным ножичком чистила над салфеткой киви, — хотя это вообще-то свойственно атеистам.
— Да и Валентин Иванович, как мы видим, не подставляет другую щёку, — радостно подхватил Охлобыстин, — хотя это должно быть вообще-то свойственно христианам.
— Прошу не поминать всуе, — ответил Шажков.
— Жалко мне вас обоих, — вдруг снова подкинул полешек в затихший спор Хачатуров. Трудно быть атеистом — это вечная борьба с окружающей действительностью. Трудно быть верующим — это вечная борьба с собой.
— Ну, Александр Владимирович, вы мастер формулировать, — поцокал языком Охлобыстин, — а у вас, стало быть, третий путь?
— Стало быть.
— Акуна матата?
— По фене я не ботаю.
— Пофигизм, другими словами?
— Ну, где-то так. Цивилизованный пофигизм, если так можно выразиться.
Зазвонил телефон. Охлобыстин снял трубку, послушал и протянул её Шажкову: «Тебя из отдела аспирантуры».
— В такое время? — удивился Шажков и взял трубку.
На том конце тоже удивились, видимо, не рассчитывая застать, и спросили, кто курирует соискателя Чубаренко.
— А с кем я? — ещё не совсем отойдя от спора, немного нервно спросил Валентин.
— Да это Надежда Павловна, — засмеялись в трубке, — не узнали, Валентин Иванович?
— Тьфу ты, чёрт, не узнал. А вы-то как узнали, что я ещё здесь?
— Интуиция.
— Чубаренко — это мой, — понизив голос, сказал Валентин, — а что?
— У него защита пятнадцатого, а отзыв в деле только один.
— Будут отзывы. Два — у меня. Остальные ждём.
— Давайте, а то я попаду под танк, вы же знаете, как сейчас строго.
— Не волнуйтесь, я в последний момент остановлю танк.
— Лучше бы не в последний, Валентин Иванович.
Деловой телефонный разговор Шажкова как-то разом вернул всех к действительности: часы уже показывали девять. Разговоры свернулись. Быстренько допили вино и стали собираться. Рома Охлобыстин был особо предупредителен по отношению к Валентину, вроде как победитель к побеждённому.
«Подставился я, — подумал Шажков, — теперь будут обсуждать. Тоже мне верующий философ. А обосновать не умеет!»
Он, впрочем, не чувствовал себя ни сколь-нибудь уязвлённым, ни расстроенным по этому поводу. Наоборот, выговорившись, он теперь был как пистолет с взведённым курком, готовый ко всему.
4
Через несколько дней Шажкова вызвал к себе профессор Климов. В кабинете у шефа сидели трое студентов-пятикурсников. Судя по всему, он уговаривал их поступать в аспирантуру. Увидев Валентина, Климов махнул рукой и скомандовал:
— Марш отсюда, молодёжь. Два дня даю на раздумье. А то сразу по окончанию — в военкомат. Заинтересовал я их, как ты думаешь? — обратился он к Шажкову, протягивая ему руку, когда за студентами закрылась дверь.
— По лицам не похоже.
— Плохо вы работаете с людьми. Даже девицы — и те не торопятся. Глядите, план по аспирантам не выполним.
— Так всегда сначала бывает. Потом очухаются и придут. А от девчонок ещё придётся отбиваться.
— Н-да. Оптимист! Девчонки! Придут в аспирантуру — и сразу в декрет. Кандидатские экзамены, что ли, возбуждают? Ну ладно, ты понял, зачем я тебя пригласил?
— Не из-за студентов же?
— Не из-за студентов. Вчера звонил Чубаренко из Тюмени. Прилетает за три дня до защиты. Останавливается в «Астории». Хочет подготовиться, и чтобы мы его послушали. Так что давай, вот телефон — звони, встречай, договаривайся. Надо его потренировать.
— Арсений Ильич, я его сам должен послушать?
— Не послушать, а потренировать. Вместе сходим. Прямо в гостиницу пойдем. Ты только время с ним согласуй. Ну, а если одного раза не хватит, тогда уж ты сам.
Профессор Климов, потирая руки, подошёл к окну: «Не один приезжает, а с „группой поддержки“».
— Жена?
— Жена и ещё профессор какой-то, друг его. Волнуется бизнесмен. Ну ничего, это к лучшему. Чтобы не показалось, что это халява. С аспирантурой держи связь, чтобы все документы к защите были. Понял?
— Понял.
Климов подошёл вплотную к Валентину: «Вино-то с банкета всё уговорили?»
— Не знаю. Наверное.
— Наверное! Люди тут вот обсуждают…
— Рассказали уже?
— А то! Мне первому.
— Маркова? Я так и думал.
— А что ты хотел? Сектант! Не убедил атеистов? То-то.
— Убедишь их! Циники!
— Тогда не берись! — громко, в сердцах сказал Климов, и тут же, понизив голос: «Нет, Валентин, ты, правда, давай повнимательнее. Всё-таки у нас учебное заведение».
— Вы так это сказали, как будто я секрет ядерной бомбы раскрываю.
