— Бомба, не бомба… Для тебя это увлечение, а кто-то может ведь и всерьёз принять.
— Кто? Охлобыстин? Маркова?
— Студенты, например, аспиранты. Даже скорее аспирантки.
— Арсений Ильич! Вы что считаете, что я студентам это преподаю?
— Не считаю. Просто предупреждаю о том, что кроме нас с тобой и наших коллег есть ещё люди, которые могут это понять превратно. Помнишь дело мусульманской диаспоры? Когда студенты и преподаватели мусульманский кружок организовали.
— Да это совсем другое. Вы делаете из мухи слона, Арсений Ильич. Не знаю, что уж там Маркова вам наговорила…
— Маркова, кстати, ничего особенного не сказала. Она к тебе очень хорошо относится. Это я сам тебя хорошо знаю. Что ты человек увлекающийся. Но тебе ещё рано прослывать на факультете чудаком. Тебе ещё докторскую защищать. А там займёшь моё место — тогда чуди себе, хоть и тоже с оглядкой.
— Я на ваше место не претендую, — брякнул Шажков.
— А я и не отдам, — неожиданно сверкнул глазами профессор Климов.
— Прошу прощения, если что не так сказал.
— Прощаю, — махнул рукой Климов, — но ты всё-таки скажи, аспирантке Окладниковой задурил голову?
— В каком смысле?
— Религией твоей.
— А-а, — у Шажкова отлегло от сердца, — ну, ей голову не задуришь! Она крепкий орешек.
— То-то. Ладно. Считаю, что воспитательную работу я с тобой провёл.
— Разрешите идти, Арсений Ильич? — по-военному отчеканил Шажков.
— Следуйте по установленному маршруту, как говаривал проректор Клопов. Был у нас такой генерал в отставке, — ухмыльнулся Климов, — давай, иди, занимайся Чубаренко. И если за дверью студенты ещё стоят, зови.
Соискатель Чубаренко Виктор Павлович, который прилетел из Тюмени защищать кандидатскую диссертацию, написанную для него Шажковым, оказался невысокого роста, полным белобрысым дядькой с пшеничного цвета усами и глазами слегка на выкате, ненамного старше Валентина. По месту работы он был заместителем генерального директора какого-то нефтегазового проектного (а может, исследовательского) института, но основной бизнес, как уточнил Климов, у него был в торговле нефтепродуктами. Кроме того (и естественно) он был депутатом местного законодательного органа и, видимо, в дальнейшем собирался делать политическую карьеру, иначе зачем же ему нужна была учёная степень по политическим наукам. С ним прилетела высокая, очень красивая женщина по имени Карина, жена, и пожилой интеллигентный мужчина, в противоположность, скромный, маленький, согнутый как вопросительный знак, но с острыми и живыми глазами — профессор одного из местных вузов Марк Наумович Крейн.
Шажков поехал в аэропорт встречать, хотя по телефону Виктор Павлович Чубаренко просил этого не делать. Но профессор Климов настоял, имея ввиду дальнейшее развитие контактов с целью, может быть, получить пару заказов на НИР для кафедры.
Чубаренко вышел в зал прилета первым, повернулся всем телом сначала вправо, потом влево, увидел Валентина, стоявшего с табличкой «ЧУБАРЕНКО», и в лёгкую развалку с улыбкой направился к нему. Сопровождающие отстали, тактично ожидая, когда закончатся первые рукопожатия и будут сказаны все положенные комплиментарные фразы. Рука Валентина на мгновение утонула в мягкой, но сильной руке Чубаренко, Шажков увидел близко его расслабленное полное лицо, оценил открытую улыбку, почувствовал запах дорогого коньяка и одеколона, заметил крупную цепочку белого металла в распахнутом вороте рубашки и почему-то сразу почувствовал себя комфортно. Чем-то этот человек располагал к себе.
Потом подошла красивая жена и подала неожиданно холодную и влажную руку (волнуется, подумал Валентин), а затем маленький профессор с крепким рукопожатием и коротким острым взглядом, в котором сквозило любопытство и одновременно пряталась доброжелательная ухмылка, насмешка — над ситуацией и над собой: вот, мол, яку гарну пару мне выдалось сопровождать.
В машине Чубаренко с интересом пощупал жесткий пластик «торпеды».
«Он, наверное, в такой машине и не сидел. Только в „мерседесе“», — подумал Шажков.
— Был у меня «фордик», два года, между прочим, не ломался, — как бы услышав его, произнёс Чубаренко. — Потом сдал я его и сразу перешёл на «порш». Дрянь оказался: жёсткий и не для наших дорог. Помнишь «порш», Кариша?
— Помню, я тебя уговорила его продать.
— Да. Ну а потом стал пробовать разные машины, одну за другой. В конце концов пришлось остановиться всё-таки на «мерсе» («Как в воду глядел», — подумал Шажков), стандарт есть стандарт, никуда от него не деться. Ну и джип для охоты, естественно.
Они миновали памятник защитникам города и въехали на Московский проспект. Чубаренко с интересом смотрел в окно и комментировал: «Да, Питер изменился, изменился. Вот что значит питерская команда. Эх, если бы Путина тюменские сменили! Представляешь, Кариша, какую кашу мы б тогда сварили?»
— Не надейся, Витя, — подал голос профессор Крейн с заднего сидения, — питерских сменят питерские. Даю им ещё двенадцать лет у власти. Так что переезжай в Петербург.
— Не в обиду Валентину Ивановичу: я в Питере сдохну, в этом гнилом климате. Так что — без меня.
— Насчёт климата и спорить нечего, — ответил Шажков, — Пётр что-то напутал с местоположением. Но в остальном получилось неплохо.
— Узнаю питерских. Правильно, не давай родину в обиду. Тюменские тоже такие, правда, Кариш? Хоть ты и из Сургута, но будем считать, что наша.
— А я, между прочим, первый раз в Петербурге, — сказала Карина.
— Да, Валентин Иванович, — Чубаренко, насколько смог, всем телом повернулся к Шажкову, — пока я тренируюсь, у Карины будет, так сказать, культурная программа. Только больше не хлопочите: я сам всё сделаю. Привык на самообеспечении. Я из дома в семнадцать лет ушёл, чтобы ни от кого не зависеть.
Так, слово за слово, проехали Московский и выехали по узкому Гривцову переулку на Мойку. Шажков специально поехал медленно — сам любовался открывшимся видом на Исаакий и других приглашал.
— А, Кариша? — восхищённо двинул головой Чубаренко, — красота, кто понимает! Этот бы собор да на годик-другой в аренду взять!
Прощались в прохладном холле гостиницы «Астория».
— Мы очень польщены, что Арсений Ильич сам лично нас навестит, — говорил Чубаренко.
— Профессор Климов — это авторитет, — подтверждал Крейн, — он стоял у истоков отечественной политологии. Наконец-то появилась возможность познакомиться.
— Только уж, пожалуйста, завтра без машины, — улыбаясь и протягивая руку, сказал Чубаренко, — поработаем и отдохнем, как положено.
Встретиться договорились в 10 часов утра.
День занимался тёплый, солнечный. Валентин, ожидая профессора Климова перед входом в гостиницу, рассеянно наблюдал за тем, как рассаживались в высокие автобусы группы иностранных туристов, и думал о Лене Окладниковой. Она уже два дня как уехала к себе домой в Боровичи помочь матери по саду-огороду. На расстоянии страсть в Вале притихла, и теперь ощущалась только нежность и крепло новое чувство спокойной и светлой уверенности в будущем. Шажков не форсировал развитие отношений с Леной. Что-то подсказывало ему, что он не всё ещё завершил в этой до-лениной грешной жизни. Он рассчитывался с прошлым и одновременно собирал силы, чтобы разорвать свой холостяцкий кокон и выйти наружу новым, очистившимся, готовым встать у руля семейного корабля.
