— Я не против, — легкомысленно сказал Валентин и прижал её к себе.
— Не говори так, — сказала Лена, снова слегка отстранившись от Шажкова, — лучше дай мне сказать. Я давно мечтаю тебе это сказать. Что у тебя очень сильный характер, целеустремлённый. Но при этом ты добрый. И сентиментальный. Другого такого, как ты — нет… И не будет.
— Ты меня переоцениваешь. Но на добром слове спасибо.
— А ещё ты талантливый.
— Да?
— Очень.
— А что ещё?
— Ещё? Что ещё… Я тебя очень люблю, — потупившись, не сразу произнесла Лена и добавила, поднимая светлые очи, в которых стояли слёзы: — Ты даже не знаешь как.
У Валентина перехватило дыхание. Он уже по-серьёзному обнял Лену, и она подалась к нему в ответ. Несколько длинных секунд они стояли, замерев и чувствуя, как превращаются в одно целое. Шажков опять, словно глухарь, потерял связь с окружающим. В голове у него шумел водопад и звучала отчаянная наступательная музыка, вроде «Полёта Валькирий», приглашая с собой и не оставляя шансов на отступление. Вдруг, как бы из-за его собственной спины, раздался ясный мужской голос: «Защити её, защити её скорей!» И ещё раз повторил эту фразу.
Валентин оторвался от Лены, увидел её побледневшее заострившееся лицо, отрешённые глаза, вздрагивающие, будто что-то шепчущие губы, и произнёс громко вслух, как молитву: «Я тебя никому в обиду не дам. Никогда!» Ленины глаза прояснились, стали растерянными, потом стремительно наполнились слезами, которые тут же обильно потекли по худым щекам и дальше по шее. Она плакала и, обмякая телом, опускалась на траву. Шажков, придержав, усадил её, сел рядом и долго гладил по голове, приговаривая: «Ну что ты, ну что ты».
Немного упокоившись, она взяла Шажкова за руку и, заглянув в глаза, растерянно сказала:
— Ты не представляешь, какая я грешная! Ведь я сейчас была на всё готова. Ты даже не знаешь, на что я сейчас была готова!
— Знаю. Я тоже был на всё готов.
— Ты — мужчина.
— Всё равно. С тобой я на всё готов. И не боюсь этого.
— Мне с тобой тоже ничего не страшно. Но очень грешно. Мне кажется, что я тебя в грех толкаю.
— Ты? Меня? — Шажков улыбнулся, и ему сразу полегчало. — Не задавайся. И не учи отца, как бы это помягче сказать, грешить.
— Хорошо, не буду задаваться и учить.
— И не бойся ничего. Я тебя всегда защищу, прикрою.
— Спасибо тебе, спасибо, — Лена повторила это несколько раз, поглаживая Валину руку, и прижимаясь к нему плечом. Потом нагнулась и поцеловала его руку, как руку священника.
— Сегодня мы с тобой показали свою волю, — сказал Шажков, вставая и подавая руку Окладниковой, — справились.
— Это ты показал.
— Без тебя бы не показал.
— Я тебе плохая помощница была.
— Два сапога пара.
— Но один худой.
— Исправим… Болтушка ты.
Лена, наконец, заулыбалась просветлевшими глазами.
Солнце постепенно клонилось к горизонту, но садиться не собиралось. Загоравшие — в одиночку и группами — покидали парк. Их постепенно сменяла шумная вечерняя молодежь, а также пары с детьми и семейные компании. По газонам забегали собаки разных пород и размеров.
Валя с Леной сели за столик под каштаном. Шажков принёс пиво в высоких бокалах. Сидели и молчали, кидая друг на друга редкие взгляды, но при этом были вместе, переживая открывшиеся новые грани самих себя и друг друга.
Валентин каждой своей клеткой ощущал, что вот так быть вместе — это и есть счастье. Ничего не делать, ничего не говорить и даже не смотреть друг на друга. Просто быть. Это ощущение отличалось от всего того, с чем он сталкивался раньше.
Совушку он любил, но как-то… не безоглядно. Между ними сформировались очень комфортные отношения, не требовавшие усилий, оговорок, церемоний. Валентин восхищался её умом и темпераментом. Ценил присущую ей тонкость, тактичность и доброту. Считал Софью женщиной с большой буквы. Её любовь к Валентину была не хрупкой и беззащитной, но — сильной, открытой и красивой. Совушка всё делала красиво, она своим присутствием творила вокруг себя гармонию. И парой они с Шажковым были красивой, знали это и получали от этого удовольствие.
Больше всего Шажков любил Совушку, когда они что-нибудь делали вместе или вели беседы. А иначе и не бывало. Валентин с трудом мог представить их с Совушкой вместе — молчащими и ничего не делающими.
А вот чего Валя не любил, так это жалеть Софью простой житейской жалостью. Она тоже не любила, когда её жалеют, и старалась сдерживаться, а он, в свою очередь, старался помочь ей в этом: успокоить, развеять тучи до наступления кризиса со слезами и прочими женскими слабостями. В тех редких случаях, когда кризис всё-таки случался, Шажков жалел Совушку, но (как ему казалось сейчас) ущербно, неглубоко и непродуктивно.
Жалость же к Окладниковой, к её нечаянной слабости, которую он ощутил сегодня, подняла его на такую высоту чувства, что захватывало дух.
К столику из-за Валиной спины неожиданно подбежала белокурая девчонка лет двенадцати в синей кофточке и, задыхаясь от бега, крикнула: «Здрасьте».
— Здравствуй, Валюшка, — откликнулась Лена, — а где мама?
— Сзади идёт. Меня за соком послала.
— Ну, беги, покупай. Помочь тебе?
— Не надо. Что я, не справлюсь? — и девчонка вприпрыжку побежала к павильону, откуда шёл синий дымок и доносился заманчивый запах шашлыка.
— Это Валюшка Савельева.
— Помню. Прихожане отца Владимира.
— Да. Вон Наташа идёт с Оленькой.
Шажков оглянулся и увидел худощавую высокую женщину в сарафане, которая продвигалась к ним через скошенный газон, энергично толкая перед собой по траве большую коляску.
— Здравствуйте, Наташенька, — поздоровалась с ней Лена.
— Здравствуйте, Леночка, — отвечала она, с интересом глянув на Шажкова.
Подруги неожиданно для него общались друг с другом на «вы».
Коляска качнулась, и из неё блеснули внимательные и насторожённые детские глаза, огляделись, нашли Валентина и остановились на нём.
— Привет, Оленька, — улыбаясь, помахала рукой Лена, потом, чуть наклонившись, сорвала под столом одуванчик и протянула ребёнку.
Оленька на несколько секунд отвлеклась, потянувшись было к цветку, но потом снова повернулась к Валентину и, поджав губы, не отрываясь, стала смотреть на него. Головка, увенчанная белым бантиком, вздрагивала на тонкой шейке в такт частому детскому пульсу.
— Оля у нас мужчин сильно любит, — засмеялась Наташа, наклонившись к дочке, — это дядя, хороший. Он тоже чей-то папа.
— Пока нет, — мгновенно и неожиданно для самого себя отреагировал Валентин.