Лена лёгким движением встала из-за стола, на цыпочках подошла к Валентину, стоявшему у окна. Вплотную так, что он почувствовал свежий запах её волос, и прошептала ему в ухо: «Да! Да! Да, я хочу. Пойдём, я тебя приласкаю».
Провели некоторое время в постели, и Валентин незаметно уснул. Проснувшись через час, он увидел, что Лена спит рядом с ним, разметавшись в позе бегущего оленя. Валя поцеловал её в плечо (она улыбнулась, не раскрывая глаз), осторожно встал с дивана и вышел на кухню. На кухонном столе лежал Ленин мобильный телефон, и вдруг в голове у Шажкова ржаво звякнул колокол, и сердце забилось быстрее. Валя взял плоский аппаратик, хранивший тепло Лениных рук, и быстро открыл папочку принятых сообщений. У него враз потемнело в глазах. Вот они: раз, два, три. Валентин стал последовательно открывать их.
Первое: «Ты уехала, и я тоскую. Что делать, скажи?»
Второе: «Простить тебя? Легко».
Третье: «Я скоро буду. Жди».
Последнее пришло три часа назад. «Ну-ка, а каков ответ?» Валентин быстро открыл папочку отправленных сообщений, выбрал последнее и прочёл:
«Сейчас не время. Не обижайся, позвони мне».
Шажкову стало жарко, и он бессильно опустился на табуретку: «Вот и ответ. Вот истина. Измена!»
Валентин, как пружина, вскочил и стал ходить по кухне, ничего не видя вокруг. Он был похож на вздыбленную лошадь, которую ударили плёткой по глазам. Ходил и считал про себя: «Раз, два три, поворот. Раз, два три, поворот». Не заметил, как из комнаты вышла Лена и застыла на пороге при виде его посеревшего сосредоточенного лица. Сквозь адский ритм, бивший в голове в такт взбесившемуся пульсу, Шажков еле различил слабый шелестящий звук: «Аля!.. Аля!.. Валя!.. Валя!..». Шелест постепенно усилился, как будто на полную мощность выкручивали звук, и постепенно перешёл в крик. Шажков дёрнул головой, стряхивая пелену с глаз. Перед ним возникло встревоженное Ленино лицо, он увидел её сцепленные ломкие руки у груди с побелевшими костяшками длинных пальцев и услышал голос, волновавший и одновременно ранивший своим прямым, как нож, проникновением в душу: «Валя! Валя!»
— Что случилось? Что с тобой, Валя? — наконец дошёл до него вопрос.
Шажков остановился и, протянув Лене её мобильный телефон, выдавил из себя: «Это что?» Потом, толкнув её в дверях, стремительно вышел из кухни и тут же вернулся с двумя почтовыми конвертами, которые он бросил на стол перед ней: «Это что?»
Лена, не взглянув на конверты, подошла к Валентину и обняла его за шею. Он решительно разжал её объятия, повернулся и вышел вон. В комнате включил телевизор и уставился в него, не выбирая и не разбирая, что показывают. Сразу ли или через некоторое время пришла Лена и присела рядом на краешек дивана. Долго сидели молча. Шажков не мог прийти в себя, да и Лена по-прежнему дышала быстро и не подымала глаз. Потом вздохнула, решительным движением положила руку Вале на колено и произнесла: «Ты не так подумал. Я прошу, чтобы ты меня выслушал. Если можешь».
— Нет, давай так, — в свою очередь жёстко предложил Шажков, — я тебе задаю вопросы, а ты отвечаешь только: да или нет.
— Хорошо.
— Он был твоим любовником?
— Да.
— Первым мужчиной?
(После паузы.)
— Да.
— Ну и как?
— Я не хочу говорить… Ничего плохого не скажу.
— Это правильно. Тогда и про меня потом ничего плохого не скажешь. Ты его любила?
(После паузы)
— Была влюблена.
— А сейчас?
— Нет.
— Ты мне изменяешь?
(После паузы.)
— Нет.
— А честно? Как перед Богом?
— Нет.
— Ты меня любишь?
— Да.
Шажков обнял Лену и, ощущая её нешуточное сопротивление, прижал к себе. Разлившееся было в воздухе напряжение постепенно стало спадать. Лена медленно высвободилась из Валиных объятий.
— Это очень мучительно, Валя, — сказала она, — то, что ты со мной сделал. Я никому такого не пожелаю.
— Извини.
— Я знаю, что я виновата перед тобой, перед всеми. Но не надо так больше.
— В чём ты виновата?
— Я знаю, в чём. Но не в том, что ты мог подумать. Точнее, это самое малое, в чём я виновата. Не спрашивай меня сейчас. Я тебе потом расскажу.
— Когда?
— Сейчас вот успокоюсь и расскажу.
Этот мучительный день, показавшийся Шажкову годом, постепенно перешёл в вечер, а потом в ночь. Валентин устал физически и душевно так, как будто вагоны разгружал для ненавистного врага. Лена тоже была измотана. Её голос, такой любимый, потерял окраску и казался теперь бесцветным. Лицо стало совсем бесстрастным, а вся она представлялась Валентину ракушкой, захлопнувшейся в страхе, отчаянии и стыде.
Шажков видел, как Лена, не читая, разорвала письма и бросила обрывки в мусорное ведро. Пощёлкала мобильным телефоном, наверное, удаляя сообщения. Потом поставила чайник. Валентин ничего не говорил и не торопил её, но всем видом показывал, что рассказывать ей придётся сегодня.
Ленина история показалась Шажкову бесхитростной и по-деревенски грубоватой, но в то же время в ней была своя правда жизни, которую Валентин понимал и которой сам не боялся. Учился с ней в одном классе мальчишка по имени Дима Стрепетов, который был влюблён в Лену, сколько она себя помнила. Лена сначала просто принимала его любовь, а когда он из мальчишки превратился в худого, высокого романтичного юношу, сама оказалась очарована им, и у них начались «отношения». Два раза Дима сильно поддержал её: когда из Лениной семьи ушёл отец и когда Лена вдруг по-детски увлеклась взрослым мужчиной, который числился в друзьях у отца и упорно, вплоть до применения силы, пытался уложить её — не готовую и не желавшую этого — в постель. Дима тогда повёл себя очень смело, даже отчаянно, учитывая, что в участниках обоих случаев ходили взрослые мужчины, и в то же время достаточно умно, чтобы не встать впрямую поперёк чужой семьи и не дискредитировать Лену в глазах друзей и одноклассников. Лена была благодарна ему и готова по девчоночьему максимализму хоть в постель, хоть замуж. Первое довольно быстро произошло: они стали любовниками, ценили друг друга в этом качестве и продолжали оставаться любовниками, даже когда Лена уехала учиться в Питер. Что же касается замужества, то Лена до поры до времени всерьёз думала об этом, но её пугал складывавшийся Димин характер — резкий и непредсказуемый. Он бывал, как ребёнок, капризен и слаб и по-взрослому циничен и груб. Главное же, он бывал ревнив и мстителен. И ещё, если ему что-то не нравилось, угрожал покончить с собой. Предел наступил, когда Дима Стрепетов стал распускать руки. Первый раз ударил, вроде, за дело и несильно, и Лена стерпела, да ещё попыталась загладить вину ласками. Но потом он стал делать это регулярно, и Лена, хоть и благодарная ему за поддержку в юности и по-прежнему чувствовавшая к нему ностальгическую женскую симпатию, всё чаше скатывавшуюся в простую жалость (она ни разу не произнесла по отношению к Диме Стрепетову слова «любовь», за что Шажков был ей внутренне благодарен), тем не менее решила освободиться от отношений, становившихся обузой и приносивших всё больше душевных огорчений. Но не тут-то было. Дима Стрепетов угрожал убить её, или себя, или обоих вместе, примеривал к собственной шее верёвку. При этом стал особенно упорен в обхаживании Лены, готовился к некоей карьере, учил английский язык, собирался ехать в Москву, где у его родственников был какой-то мелкий бизнес, и обещал через год забрать Лену в столицу и бросить к ногам возлюбленной всё честным и безумным трудом нажитое скромное богатство. А пока, когда Лена приезжала на побывку домой, из ночи в ночь вывешивал на иве перед окнами Окладниковых воздушные шарики, которые к утру почти всегда лопались и трепались на ветру серыми тряпочками. Лене было неловко от всего этого, но она жалела его («да и привыкла уже», — с пониманием думал, слушая Лену, Шажков).
