— Что тебе сказала мама?
— Сказала, что он попал в аварию и что она перезвонит позже.
— Может быть, всё не так плохо?
— Я чувствую, что плохо. Мама готовит меня к самому плохому.
— Не говори, пока не знаешь наверняка.
— Не буду. Я могла бы сейчас Диминым родителям позвонить, но что я им скажу?
— Не надо никому звонить. Они не звонят, и ты не звони. Дождёмся, что скажет мама. Она у тебя человек мудрый.
— Да, — Лена поцеловала Валентина, встала и стала разжигать конфорку на плите.
У Валентина чуть сжало с левой стороны. Он сразу понял, что всё серьёзно и что дело нужно брать в свои руки. Шажков встал и быстро пошёл в комнату. Не зажигая свет, достал свой мобильный телефон, нашёл Ленин домашний номер в Боровичах и нажал кнопку набора номера. Через несколько секунд он услышал женский голос, так похожий на Ленин, что у Валентина застучало сердце: «Слушаю вас».
— Здравствуйте, Марина Мироновна, — сказал Шажков, — это Валентин Шажков. Выслушайте меня, пожалуйста.
Валя уже сталкивался с проницательностью Лениной мамы. Они с Леной хотели скрыть от неё происшествие в парке и его последствия, но не получилось. Она почувствовала неладное во время первого же звонка Лене (когда та была в больнице) и собралась немедленно ехать в Петербург, но Шажков, впервые выступив в роли посредника, отговорил её тогда, позвонив по телефону и убедив, что всё не очень серьёзно. Теперь он выступал в роли посредника ещё раз, только дело, как он ощущал, было серьёзнее.
Марина Мироновна, выслушав Валентина, не дала ему шанса на благополучный исход, хоть и не убила последовавшими словами, смягчив сказанное сдержанным достоинством и интеллигентской точностью. Она сказала Шажкову: «Дима Стрепетов погиб девятнадцатого апреля в Москве на Щёлковском шоссе под колёсами грузовика. Расследование показало, что это мог быть несчастный случай, равно как и самоубийство. Я не могу скрывать от вас это, но не могу и сказать прямо Леночке. Я прошу вас, помогите мне, Валечка, как лучше сказать?»
В её голосе не слышалось слёз и отчаяния, ощущалось только звенящее напряжение, смягчённое чувством вины, передавшееся и Шажкову, так как они оба понимали, сколь пагубными для Лены могло быть это известие и последующие события.
— Его похоронили? — спросил Валентин.
— Похороны завтра у нас в Боровичах. Задержка произошла из-за милицейских процедур и отправки тела. Девять дней было в пятницу. Тяжело всё это. Я скажу вам честно, не знаю, нужно ли, чтобы Леночка была на похоронах. Как вы думаете?
— Не готов ответить. Но мне кажется, что сказать нужно, как есть. Кто мы такие, чтобы скрывать? Да и вскроется всё это. Как сказать, вот в чём проблема. А нужно, не нужно, это решится само. Как будет, так и будет.
— Спасибо, Валечка. Я ждала, что вы так скажете. Помогите мне, пожалуйста, скажите Леночке, а я вас поддержу.
— Хорошо, я подумаю, как лучше сделать, — решительно произнёс Шажков, — я вам позвоню, не волнуйтесь, пожалуйста.
Валя отложил трубку и задумался. Он отвечал за Лену и не мог позволить, чтобы известие ударило её слишком сильно. Не мог он и скрыть трагической вести. Это её часть жизни, которую нужно довести до конца.
Шажков, ещё не решив, что делать, вышел на кухню и увидел Лену сидящей спиной к нему за кухонным столом с разделочным ножиком в руке, замершей, как птица в полёте, схваченная удачливым фотографом в неожиданном ракурсе.
— Ну что? — она обернулась и тревожно поглядела на Шажкова.
— Что? — спросил Валя.
— Мама не звонит. Я сейчас сама наберу.
— Подожди. У тебя очень нервный вид. Дать тебе успокойку?
— Я правда нервничаю. А что за успокойка?
— Валерьянка, что же ещё.
— Ты думаешь, нужно? — смиренно спросила Лена.
— Не помешает, — Валя достал пахучую склянку, прописавшуюся в кухонном шкафу ещё со времён их осенних домашних бурь, от души накапал в рюмку и добавил воды из чайника. Лена, не дрогнув, выпила, и Валя увидел, что она ждёт от него чего-то ещё.
— Я сейчас сам позвоню, — сказал Шажков и, не дожидаясь Лениного ответа, быстро ушёл в комнату, закрыв за собой дверь. Подождав несколько секунд и убедившись в том, что Лена не последовала за ним, Шажков присел на диван и задумался, сдвигая и раздвигая свой чёрный слайдер. В коридоре послышался шорох, дверь приоткрылась и в тёмную комнату тихо проскользнула Окладникова.
— Он умер? — спросила она с непонятной интонацией, невидимая в темноте.
Валентин кивнул и понял, что его кивок был замечен.
— Авария?
— Он попал под машину на Щёлковском шоссе. Спасти не смогли.
Наступила тишина. Тревожная тишина. Лена подошла в Валентину и села рядом.
— Когда похороны, мама сказала?
— Похороны завтра в Боровичах. Если ехать, то нужно сейчас собираться. Но я не хочу тебя отпускать.
— Мне стыдно, но я не поеду, — чуть слышно произнесла Лена, — я не знаю, кто я ему и кем я буду на похоронах. Знаю, что это плохо, но не могу. Поеду позже.
Валя обнял Лену за плечи, и она благодарно прижалась к нему. Так сидели долго, потом откинулись на диван и ещё лежали в обнимку. Через какое-то время Лена приподнялась, поцеловала Валентина и встала.
— Ты куда? — почти спросонья спросил Шажков.
— Спи, не волнуйся. Я приду к тебе.
4
С конца апреля и почти всю первую декаду мая лил холодный дождь, иногда вперемешку со снегом. Всё в городской природе замерло в ожидании: листья, выстрелившие из почек, полураскрытые бутоны на вишнёвых деревцах, крапивные и лопуховые побеги в глубине газонов. Потеплело и распогодилось только на день Победы, и за две следующих недели стремительно, сменяя друг друга, ярко отцвели вишни и яблони, пахуче — черёмуха, а им вослед быстро набухали гроздья сирени и вздымались вверх каштановые стрелы. Парки зазеленели, зашумели дубравно и зазвенели птичьими голосами. Началась любимая Валина пора. Только у него не было спокойно на сердце.
Лена съездила в Боровичи, пробыла там три дня и вернулась погруженной в себя, как будто на пороге важного решения. Рассказала подробности смерти Димы Стрепетова. Димины родители были убеждены, что произошёл несчастный случай, милиция же склонялась к версии самоубийства. Версия милиции была выгодна и водителю грузовика, приехавшего в Боровичи с покаянием и небольшой суммой денег. Обычный мужик, не алкаш, женат, двое детей, посеревший лицом от свалившейся напасти, он не вызвал ненависти у Диминых родных, хоть не вызвал и сочувствия. Его покормили, от денег отказались, выслушали покаянные и соболезнующие слова и распрощались. Версию самоубийства принять категорически отказались, но не стали возражать против того, что Дима оказался на дороге неожиданно и в том месте, где переход был запрещён и вообще вряд ли возможен ввиду непрерывного транспортного потока. Все свидетели это подтверждали. Водитель уехал ободрённый, а Димины родители вздохнули и остались вдвоём переживать свалившееся на них горе и замаливать собственную невнятную вину.
