Шажков купил Окладниковой билет на междугородный автобус до Боровичей и помог собрать вещи. Выдал ей деньги из совместного бюджета, и они вместе обсуждали, куда спрятать такую сумму, чтобы обезопаситься от неприятностей.
Вечером накануне отъезда вышли погулять на Стрелку. Всё было на месте: и острая невская волна, и лёгкий морской бриз в остывающем воздухе, и тёплый гранит набережной, и сонм разномастных туристов около Ростральных колонн. И Валя с Леной — взрослой, ответственной и любимой женщиной, которую он взялся защищать до конца жизни, хотя бы даже и от самого себя.
— Я разберусь с делами, защищу клиента, получу деньги и приеду, — говорил Валентин Лене, — мы поживём немного с мамой, а потом снимем квартиру. Или купить квартиру, а? Боровичи ведь не Питер, цены не зашкаливают. Климов ещё научную работку хочет подкинуть. В общем, посмотрим — есть перспективка. А ты отдыхай пока от меня и от жизни.
Лена шла рядом и улыбалась. У них обоих появилось одинаковое ощущение начинавшейся новой жизни — вдали друг от друга. И Валя, к своему удивлению, не чувствовал в этом ничего противоестественного, никакой натяжки, ничего плохого. Да и уверен был, что это ненадолго.
5
Лена уехала, и Валентин Шажков почувствовал успокоение от того, что его любимая теперь была на своей малой родине в надёжных материнских руках.
Они разговаривали по телефону каждый день, её голос звучал волшебно, и в нём появились нотки уверенности и спокойствия. Как будто человек долго ходил по скользкому льду и наконец выбрался на крепкую почву. Лена с воодушевлением рассказывала об обычных житейских делах, радостях и проблемах, которых (как понял теперь Валентин) она лишена была в большом городе: возвращение привычного уклада домашней жизни, работа в саду, уход за мамой, косметический ремонт на кухне, посещение родной школы, встречи с подругами, словом, всё то, что даёт малая родина, протягивая мостик из детства в зрелость, охраняя от разрушительного воздействия житейских бед и неурядиц, сохраняя чистоту и целостность души.
Сам Шажков стал навёрстывать то, что он откладывал из-за последних событий. Завершил исследование, заказанное кафедре фондом молодёжных инициатив, и сдал научный отчёт; вывел на защиту своего нового клиента из чиновников средней руки, закончил работу с дипломниками. Впереди из крупных дел оставались лекции студентам-заочникам, которые обычно читались в июне. Шажков, однако, не чувствовал заряженности на дальнейшую работу в этом учебном году.
Для него всё более очевидным становился тот факт, что отношения с Леной для него важнее отношений на работе, самой работы, карьеры и прочего. Отношения с Леной обнимали все это, являясь как бы отношениями высшего порядка. Он ради этих отношений мог сделать что угодно, уехать куда угодно. Именно поэтому Валентин с пониманием отнёсся к отъезду (а по существу робкой попытке душевной и физической эмиграции) Совушки: он понял, что может быть причина, заставляющая человека кардинально изменить свою жизнь.
Совушка звонила ему несколько раз и в последних числах мая пригласила на «отвальную». О форме одежды договорённости не было, и Шажков пришёл к месту встречи в костюме при галстуке, а Софья встретила его в легкомысленной футболке и бриджах. «Отвальную» справляли вдвоём. Сначала выпили бутылку шампанского у Гостиного двора на Невском проспекте, потом прогулялись по Морской до Исаакиевского собора, где ещё посидели в уличном кафе у стены «Англетера». Совушка коротко постригла волосы, была улыбчивой и воодушевлённой, однако иногда её взгляд становился глубоким и внимательным, и в эти моменты Шажков почему-то смущался. Он неожиданно почувствовал, насколько сильно в Софье материнское начало. А он, Шажков, стало быть, играл роль сына в их отношениях? Эта мысль, хоть и удивила Валентина, не показалась ему такой уж беспочвенной.
Софья периодически задумывалась, окидывала взглядом окружавший их открыточный пейзаж, и в эти моменты казалась беззащитной.
Шажков вдруг почувствовал, что больше не хочет пить. Он отставил бокал с коньяком и впервые произнёс вслух то, о чём думал всё время с момента прощания с Леной на автобусной станции.
— Я тоже, наверное, уеду. Только в другую сторону.
— В какую? — наклонив голову и поглядев Валентину прямо в глаза, бархатным голосом спросила Софья.
— В Боровичи.
— Что, поедешь жить в Боровичи? — с недоверчивой улыбкой переспросила Совушка.
— Да, ты правильно сказала: уеду жить в Боровичи.
Улыбка уплыла с полного Софьиного лица, а в глазах появилось недоумение.
— Валюша, вот не думала, что тебя так легко охмурить.
— Можешь считать так. Это моё решение.
Совушка быстро осушила свой бокал и теперь качала головой, то усмехаясь, то болезненно поджимая губы.
— Я всегда знала, что она ведьма. Вот чувствовала! А ты? Ты чертовщину у Бетховена искал, а рядом с собой и не приметил. Как я сразу не поняла, вот дура-то!
— Сова, полегче.
— Да ладно, — махнула рукой Софья, — это я, я виновата. А работа? Карьера?
— Карьера меня не интересует, а с работой не знаю пока. Риск есть, ну да где наша не пропадала!
— Валя, это ведь слабость, — наклонившись к Валентину, быстро заговорила Совушка. — Ты убегаешь. От себя ли, от ситуации ли. Ты не справился с собой и ищешь защиты у бабы. Ты от жизни бежишь к ней. Это чисто по-русски. Себя убеждаешь, что «в народ» идёшь, а сам — из-за бабы.
— Сова, давай не будем «бабы», там, и прочее. Знаешь, что не люблю.
— Ну да, слова «жопа» ты никогда не терпел в моих устах!
— В твоих — нет. Да и вообще.
— Вот-вот. Эх, а я так много от тебя ждала! Ты даже не понял, как ты меня сейчас убил. Твоя карьера — это была моя вера в лучшее в человеке. Понимаешь? Я тобой гордилась, понимаешь? Я от тебя силы черпала. А ты что?
— Как что? Всё происходит как и должно происходить. Ты уезжаешь, у тебя теперь будет новый источник сил. Я тоже уезжаю, и у меня будет новый источник.
— Да знаю я твой источник! Вот где чертовщина, истинная чертовщина!
— Сова, хватит уже!
— Значит, у нас сегодня общая «отвальная», — с бледным лицом и полуулыбкой на устах произнесла Софья.
— Давай выпьем за это. Официант!
Смуглый парень с записной книжечкой материализовался у столика. Валя поднял руку, привлекая его внимание, и, опережая побледневшую от волнения Софью, сказал: «Два по сто пятьдесят шампанского, два эспрессо и счёт».
Ледяное шипучее вино вкупе с крепким кофе неожиданно отрезвило Валентина с Софьей. Они ещё с час побродили по центру города, почти не разговаривая, и распрощались у метро. Прощаясь, Совушка поцеловала Шажкова и произнесла в воздух с той же блуждающей полуулыбкой на лице: «Так развеиваются иллюзии и заканчиваются мечты».
То, о чём Шажков рассказал Софье, ещё не было решено, но разговор с Совушкой подталкивал к принятию какого-то решения. Валентин сел вечером на кухне, достал лист бумаги, карандаш и стал прикидывать.
