– Моему приятелю не нравится эта песня. А мне нравится. А ты что думаешь? Ты можешь поставить точку в нашем споре. Так эта песня хорошая или ужасная?
– Просто супер, – кивнул бармен.
– Видишь? – Харпер хлопнула Кормака по руке.
Но тот ничего не ответил. Тогда она ткнула его пальцем в руку. Нет ответа. Она ткнула его в плечо. Никакой реакции. Когда она нацелилась ткнуть его в щеку, то он поймал ее палец, зажал его в кулаке и медленно положил на барную стойку.
Их взгляды встретились, и Харпер утонула в его темных глазах.
– Хорошая реакция, – проговорила она.
Ее голос был хриплый и звучал неестественно.
– Ты пьяна, – сказал Кормак, приподняв одну бровь и продолжая улыбаться.
– Пфф, я взрослая женщина и имею право пропустить пару алкогольных коктейлей.
Кормак выпустил наконец ее палец и снова взял свой бокал с пивом. Харпер сжала руку в кулак, пытаясь заглушить невероятные чувства, которые вызвало простое прикосновение.
– Итак… Кормак.
– Да, Харпер.
– Хм? Нет, я имела в виду, Кормак – это семейное имя?
Он сделал глоток пива и покачал головой:
– Нет. Моя мама выбрала это имя. В честь Кормака Маккарти. Писателя.
– И меня тоже. То есть меня не назвали в честь Кормака Маккарти. Но люди думают, что меня назвали в честь Харпер Ли. Но это не так. И это не одно и то же, верно? Совсем даже наоборот.
Харпер понимала, что расслабилась и говорит бред.
– Моя сестра уверена, что ее назвали в честь подружки Багза Банни, – проговорила Харпер.
Кормак бросил на нее такой взгляд, от которого по всему ее телу разлился жар.
– Значит, Маккарти, – с трудом выдавила девушка. – Он написал «Дорога», верно?
– Да. Но моя мать больше в восторге от его ранней книги «Кровавый меридиан».
– Ах.
– Ты читала?
Харпер читала отчеты, счета и прочие рабочие документы. Если у нее выдавалось свободное время, то она отвечала на письма. Просто так, для удовольствия, она не читала уже давно. И снова Харпер почувствовала неизъяснимую тоску, словно прямо сейчас она упускает из своей жизни нечто важное.
– Нет, – призналась она.
– Это блестящая книга. Современная классика. Но она вовсе не о прекрасном. Эта книга о ребенке, оставшемся в раннем детстве без матери. И вот именно этот мальчик вырос с огромной склонностью к насилию…
– О! – почти прокричала Харпер. – Это так…
– Мрачно?
– Я хотела сказать – сильно.
И неожиданно.
Любой в старшей школе сказал бы, что его жизнь полна любви, легкости и комфорта. Что он понятия не имеет, что такое страдания. Сейчас же ей казалось, что она заглянула в чуть приоткрытую дверь и увидела то, что вообще не предназначалось для взглядов посторонних.
Резкий звук заставил Харпер подпрыгнуть на стуле.
Кормак поставил свой бокал на барную стойку.
– Моя мать вовсе не мрачная личность. Обстоятельства сыграли свою роль. Среда. Злополучный выбор.
Гнетущее молчание воцарилось между ними. И теперь была ее очередь заполнять неловкую паузу. Кормак провел руками по лицу, а затем взъерошил волосы. Давненько мужчина не обращался к ней за утешением. Волна сожаления накрыла ее. Что, если сын лондонского ресторатора был прав? И она просто бездушный робот? Бесчувственная. Закрытая для человеческих эмоций.
Одним глотком допив воду, Харпер повернулась к Кормаку:
– Расскажи мне.
Кормак непонимающе посмотрел на нее.
– О твоей матери и обо всем, что с ней связано, – отчаянно пытаясь проговаривать четко каждое слово, попросила Харпер. – Думай обо мне не как о Харпер Эддисон, сногсшибательной старшей сестре Лолы, а как о незнакомке, которая уедет на следующей неделе, и все, что ты расскажешь мне, уедет со мной.
Кормак пристально посмотрел на нее, а затем с явным усилием отвел взгляд и поднял руку, заказывая еще пива. Когда бармен поставил перед ним новое пиво, Кормак сказал:
– Эта песня.
– Какая песня?
Он подбородком указал в сторону оркестра.
– Та, что тебе так нравится. Мой отец включал ее в течение всей ночи, когда отсиживался в своем кабинете. И эта песня означала, что между ним и моей матерью – стена. Безвыходное положение. – Кормак поднял свой бокал, словно собирался произнести тост, но не стал, а в три глотка осушил содержимое бокала.
– Я так понимаю, что твой отец вовсе не милый тип.
Кормак рассмеялся.
– Ему скорее подходит определение «подонок».
– Ну так разве твоя мать не сама его выбрала?
Кормак кивнул:
– Он обвинял меня в том, что я забираю все ее внимание себе. Он обвинял ее в моем существовании. Он обвинял нас во всем.
Харпер ощутила, как внутри что-то болезненно сжалось. Ей было безумно жаль Кормака.
– Нас с Лолой воспитывал отец.
Кормак посмотрел на нее внимательнее прежнего. В его взгляде читалась теплота.
– А где была твоя мать?
– Она ушла. Я была слишком маленькой, чтобы помнить это. – Разговор давался ей тяжело. Все же количество выпитого явно сказывалось. – Наш отец… с ним было трудно. Он забирал нас из школы, чтобы целый день проводить с нами на пляже. Или он разучивал танец, который мы потом показывали ему. Или мог разбудить нас в полночь, чтобы устроить праздник шоколада.
– Звучит чудовищно.
– Так происходило большую часть времени. Когда его дела шли прекрасно, тогда все было ярко и блестяще. Но когда на работе случались проблемы… Как-то раз он пришел домой с целым выводком котят, забыв, что у Лолы аллергия. А бывало, что он вообще забывал забирать нас из школы.
– Он часто вел себя жестоко? – поинтересовался Кормак.
Харпер посмотрела на Кормака и увидела, что он безотрывно наблюдает за ней.
– Нет. Просто он был… ненадежным. Даже в хорошие времена, мне казалось, что я иду то тонкому льду и вот-вот провалюсь.
Харпер оперлась локтями о барную стойку и обхватила голову руками. Неужели она всегда так себя чувствовала? Даже в детстве? Скорее всего, она просто не позволяла себе говорить это. Потому что тогда хорошие воспоминания об отце стерлись бы, а она так хотела их сохранить.
– Может, у него просто было какое-то заболевание? Какое-то расстройство?
Она медленно повернула голову и посмотрела на Кормака.
– О, прости, мы говорили о тебе, о твоем отце, а я так бессовестно перевела на себя внимание.
