А в феврале 1960 г. в кратком очерке «The Uncertain Trumpet» М. Тейлор напишет: «Необходимо пересмотреть ту роль, которую армия, флот, воздушные силы и войска специального назначения играют в текущих обстоятельствах. Но в нынешних условиях роли, например, флота и армии могут замещаться, что требует и от военных теоретиков новых подходов»
[285].
В связи с этим логично рассмотреть ближневосточную проблему как составной элемент американской глобальной стратегии. Уже осенью 1957 г. «доктрина Эйзенхауэра» была дополнена тезисом «о соразмерном устрашении»
[286], что определило начавшийся отход от «доктрины массированного возмездия». В преломлении к политике США на Ближнем Востоке это означало провозглашение политики «малых войн», что вполне соответствовало международным реалиям конца 1950-х гг.
Комитет по международным делам палаты представителей начал слушания по «доктрине Эйзенхауэра» 7 января 1957 г. Как язвительно отметил один из оппонентов администрации Г. Кордон (штат Орегон), «комитет начал обсуждение президентской инициативы еще до того, как она была полностью сформулирована»
[287]. 25 января комитет одобрил проект резолюции и рекомендовал ее на пленарное заседание палаты с некоторыми поправками. 30 января после дискуссий члены Палаты представителей одобрили доктрину 355 голосами против 61
[288].
Было принято пять поправок, предусматривающих в случае использования военной силы предоставление президентом конгрессу доклада, консультации с ООН и окончание программы помощи путем принятия совпадающей резолюции обеими палатами конгресса
[289].
13 февраля сенатский комитет по международным делам двадцатью голосами против восьми одобрил резолюцию о предоставлении президенту права на применение вооруженных сил на Ближнем Востоке
[290].
В итоге основную роль в принятии «доктрины Эйзенхауэра» сыграло центристское крыло в обеих палатах, поддержка которого предопределила быстрое прохождение законопроекта через обе палаты Конгресса.
Но даже при наличии определенного консенсуса среди конгрессменов по вопросу о голосовании за доктрину, уже на пороге принятия, демократы не отказались от ее обсуждения. Впрочем, и для них «страх проникновения коммунизма на Ближний Восток» был основой логики при голосовании за доктрину. Так, сенатор от Массачусетса Джон Кеннеди заявил: «Конечно, многим из нас не нравится проект этой доктрины, но в условиях, когда на кону стоит судьба наших ближневосточных партнеров, президент не оставил нам другого выбора, как проголосовать “за”»
[291].
Серьезную коррективу в изначальный вариант резолюции доктрины внесла так называемая поправка М. Мэнфилда (штат Монтана), которая требовала соблюдения Устава ООН при вводе войск на территории иностранных государств и предоставления помощи чрезвычайным силам ООН на Ближнем Востоке. 5 марта помощник госсекретаря Р. Хилл направил председателю сенатского комитета по международным делам письмо, в котором давал согласие на принятие поправки
[292].
Американские сенаторы и конгрессмены на протяжении двух месяцев подробно обсуждали не только «доктрину Эйзенхауэра», но и ближневосточную политику США. Основным препятствием на пути к принятию соответствующей резолюции стало выступление произраильски настроенных законодателей. Сионистское лобби в конгрессе настаивало на том, что обсуждаемая доктрина будет лишь способствовать финансированию «арабских диктаторов»
[293]. За выступлениями этой группы конгрессменов стояла политика официального Тель-Авива, долгое время добивавшегося гарантий безопасности Израилю со стороны США. Среди поправок, не менявших сути президентской инициативы, наиболее важной было требование предоставления главой государства подробного доклада каждые полгода в случае использования американских вооруженных сил на Ближнем и Среднем Востоке.
Окончательный текст резолюции с поправками, внесенными в сенате, принят палатой представителей 7 марта 1957 г. 350 голосами против 60 (в число последних входили представители произраильского лобби и изоляционисты)
[294].
9 марта Д. Эйзенхауэр подписал резолюцию, которая приобрела силу закона. В выступлении на церемонии подписания законопроекта президент США высказал свое удовлетворение решением конгресса и поблагодарил тех законодателей, которые его поддержали
[295].
Начало реализации принятой доктрины было положено 12 марта 1957 г., когда на Ближний и Средний Восток для разъяснения американской инициативы выехала специальная миссия во главе с бывшим председателем комитета по иностранным делам Палаты представителей конгрессменом-демократом Дж. Ричардсоном.
Но даже когда «доктрина Эйзенхауэра» стала политической данностью, в прессе продолжались споры о ее значении для американской внешнеполитической мысли. 18 марта 1957 г. еженедельник Time публикует статью, озаглавленную «Доктрина Эйзенхауэра: как создавалась и для чего служит?». Обозреватели издания прямо говорили, что доктрина – одно из главных детищ госсекретаря Дж. Ф. Даллеса. «Доктрина Эйзенхауэра – это одновременно новое слово и повторение уже пройденного. Первое потому, что она прямо проецирует американский экономический и силовой фактор в регионе, а повторение пройденного – так как, подобно «доктрине Трумэна» в отношении Греции, она опирается на инициативу региональных игроков. Доктрина была «двусторонней», «превентивной», «неформальной» и исключительно «американской» – лаконично заключали авторы Time
[296].
Хронологически период общей нестабильности на Ближнем Востоке (1956–1958 гг.), в рамках которого могла быть применена «доктрина Эйзенхауэра», можно разделить на этапы: сирийский (события 1957 г., когда давление США было направлено в основном на Сирию как проводника советского влияния в регионе); иракский (выразившийся интервенцией в Ливан и Иорданию, а также последовавшей за этим Иракской революцией 1958 г.).
