На Бермудском совещании 20 марта 1957 г., конфликтную ситуацию вокруг оазиса Бурайми разрешить не удалось
[318]. Однако это было единственным разногласием по вопросу ближневосточной политики между американским и британским лидерами. В преддверии саммита пресса прямо писала, что цель предстоящей встречи – избавиться от «наследия» Суэцкого кризиса, поставившего под угрозу существование англо-американских «особых» отношений.
Наметив в начале встречи позитивную повестку в отношении двух стран, американский президент заявил, что «у него нет никакого желания говорить об уже выкипевшем молоке»
[319]. В первый день саммита лондонская The Times писала: «Можно определенно сказать, что Ближний Восток станет главной темой саммита, к которому стороны пришли с большим багажом домашних наработок»
[320].
Но если США на саммите «презентовали» партнеру свое видение ближневосточных дел с позиции недавно провозглашенной «доктрины Эйзенхауэра», то пакет предложений Великобритании оставался неизвестным. Как писала The Times, «главная цель для Макмиллана на этом саммите – понять, какой вклад “доктрина Эйзенхауэра” привносит для политики Запада на Ближнем Востоке и насколько она соответствует интересам Великобритании в этом регионе»
[321].
В личных документах британского премьер-министра Макмиллана можно найти тезисы, которые его помощники приготовили к Бермудским переговорам. Основная мысль британской стороны звучала просто: «Мы живем в эпоху великих перемен. Баланс сил в регион изменился настолько быстро, что мы не поняли, как Азия балканизировалась. Образовался “вакуум силы”, но кто его заполнит – Советы?»
[322] В английской верхушке понимали, что британский век на Ближнем Востоке и в Персидском заливе скоро подойдет к концу. Макмиллан прямо говорил, что бой за Суэц с «арабским Муссолини», так он называл Насера, проигран. Вопрос теперь в том, чтобы его сдерживать и делать это совместно с США.
Главным итогом Бермудской встречи Д. Эйзенхауэра и Г. Макмиллана стало признание необходимости сотрудничества США и Великобритании на Большом Ближнем Востоке. Было решено создать совместную рабочую группу из ведущих специалистов Госдепартамента и Форин-офиса для согласования политики в регионе. (Ее первое заседание состоялось уже в середине апреля 1957 г. в Вашингтоне. На этой встрече обсуждался вопрос о поставках ближневосточной нефти в Западную Европу
[323].)
Д. Эйзенхауэр подчеркнул необходимость поддержки Багдадского пакта как основы стратегии ведущих стран НАТО. Соединенные Штаты также выразили готовность вступить в военный комитет этой организации, что должно было способствовать консолидации блока стран «Северного Яруса». От окончательного вступления в Багдадский пакт Соединенные Штаты удерживало желание не обострять отношения с Израилем, не провоцировать СССР на активизацию своей ближневосточной политики и сохранять свободу маневра, необходимого в том числе и для реализации недавно провозглашенной доктрины.
Существенным успехом британской дипломатии стало признание Д. Эйзенхауэром за Великобританией особых интересов в Кувейте и арабских странах, расположенных в зоне Персидского залива. Фактически это означало негласный раздел сфер влияния на Ближнем и Среднем Востоке, чего британские дипломаты настойчиво добивались на протяжении нескольких предыдущих лет. В докладе Госдепартамента США, подготовленном после Бермудского совещания, отмечалось, что «раздел ответственности между США и Великобританией является единственным практическим средством защиты интересов Запада в этом регионе»
[324]. Как заключил по результатам саммита американский журнал Time, «союз большой двойки вновь на коне»
[325].
Таким образом, «постсуэцкий период» был чрезвычайно важным в развитии политики США и Великобритании на Ближнем и Среднем Востоке. Британское руководство, по сути, произвело перегруппировку сил, сконцентрировав все усилия на защите своих интересов в районе Персидского залива. Будучи не в состоянии по экономическим и политическим причинам (после Суэцкого кризиса) поддерживать свои позиции в Ближневосточном регионе в полном объеме, Лондон приветствовал активизацию политики в этом районе мира со стороны Соединенных Штатов. Американское правительство Д. Эйзенхауэра объявило район Ближнего и Среднего Востока сферой своих государственных интересов, выдвинув новую дипломатическую и военную инициативу – «доктрину Эйзенхауэра».
§ 3. Ливанский кризис 1958 г. и распад Багдадского пакта
Ареной конфронтации ОАР и Арабской Федерации стал Ливан, где в 1958 г. политическая обстановка чрезвычайно обострилась. Ливан традиционно считался в Вашингтоне одним из самых прозападных государств Ближнего Востока. До 1957 г. Вашингтон проявлял относительно мало внимания к Ливану, особенно по сравнению с тем, какое в тот период уделялось Египту и борьбе с насеризмом. Ливан был для США тем «бастионом свободы», политические элиты которого как никто в регионе были абсолютно лояльны к начавшемуся американскому проникновению на Ближний Восток
[326], к тому же именно эта арабская страна могла выступить посредником в урегулировании палестинского конфликта (проблема, которая не входит в рамки нашего исследования). К началу 1958 г. в связи с изменением общего силового контекста на Ближнем Востоке внутриполитическая картина в Ливане также стала меняться.
В отличие от большинства ближневосточных стран ливанская политическая сцена традиционно представляла собой союз суннитов, шиитов и христиан маронитов. Политическая стабильность в стране после обретения независимости по окончании Второй мировой войны была достигнута за счет учета интересов всех сторон с равным наделением каждой политической властью в стране. События Ливанского кризиса 1958 г. показали, что именно религиозная разобщенность создала базу для более глубоких проблемных явлений внутри этого сложного социума.
К концу 1950-х гг. объективное соотношение сил внутри ливанского социума уже не соответствовало властной структуре «президент – маронит, премьер-министр – суннит, председатель парламента – шиит». Конец 1950-х гг. ознаменовался резким ростом числа шиитов, что неизбежно вело к усилению их желания получить большую власть в стране.
Ситуация осложнялась и тем, что в апреле – мае 1958 г. в стране должны были состояться президентские выборы. К концу подходил второй срок пребывания у власти президента Ливана Камиля Шамуна, занимавшего свой пост с 1952 г. Именно при его непосредственном участии происходило формирование американо-ливанских отношений в 1950-е гг. Это привело к тому, что внешнеполитический курс Ливана с его проамериканской ориентацией оказался фактически персонифицирован фигурой К. Шамуна. Официально срок президента К. Шамуна истекал 22 сентября 1958 г. В условиях зимы 1958 г. это повлекло серьезные осложнения, с которыми уже в скором времени столкнулись западные державы.
