Особняк Лисберн-Хаус, в тот же день, позже
Суонтон разглядывал предметы, которые его друг разложил на одном из письменных столов, очистив его от стопок писем и писчей бумаги, покрытой небрежным поэтическим почерком.
После паузы, показавшейся бесконечной, Суонтон, наконец, поднял на него взгляд.
— Там осталось хоть что-нибудь?
— Было очень сложно выбрать, — объяснил Лисберн.
— А еще утверждаешь, что это я всегда позволяю продать себе больше необходимого.
— Мисс Нуаро этим не занималась, — возразил Лисберн. — Как настоящая деловая женщина, она просто воспользовалась моментом моей слабости.
Он так и не мог понять, откуда в нем взялась эта слабость. Ему уже доводилось посещать благотворительные учреждения. Вместе с отцом он бывал на завтраках для филантропов, в приютах, сиротских домах и в школах для неимущих. Он видел их обитателей, одетых в характерную униформу с эмблемами, стоявших навытяжку, или маршировавших перед проверявшими, или певших молитвы богу, монарху, а может, и великодушным богачам.
Саймон был привычен к таким вещам. Но все равно ему хотелось сесть, уткнуться лицом в ладони и оплакать всех этих девушек с их изящными маленькими сердечками и носовыми платками, с вышитыми анютиными глазками, фиалками и незабудками.
Проклятый Суонтон все-таки затянул его в этот омут чувствительности!
— Я думаю, ты просто не догадывался, насколько она умна.
— Не догадывался, — согласился Лисберн. — Она чертовски хороша как деловая женщина.
Разбив его сердце на куски, мисс Нуаро очистила витрину от образцов, как и его кошелек, а потом весьма изящно избавилась от посетителя.
— Рад, что тебя там не было, — сказал он Суонтону. — Тебя бы это убило. Я сам чуть не умер, когда она сказала: «Девушки никогда не видели картин Боттичелли. Если им хочется присутствия красоты в жизни, они создают вот это».
Суонтон быстро заморгал, но эта уловка ему редко помогала. Эмоции брали верх в девяти случаях из десяти. Данный случай десятым не был. Он сглотнул, глаза наполнились слезами.
— Не вздумай разрыдаться, — приказал Лисберн. — Ты превращаешься в переполненный бассейн, прямо как те безумные барышни, которые ходят за тобой по пятам. Возьми себя в руки. Это ты предложил пополнить благотворительный фонд «Модного дома Нуаро». Я все разузнал для тебя. И принес обильные свидетельства их деятельности. Будешь сочинять скорбный сонет на данный случай, или мы с тобой обсудим практические шаги?
— Тебе легко говорить — «возьми себя в руки». — Суонтон вытащил носовой платок и высморкался. — Это ты у нас не думаешь, куда поставить ногу, чтобы не наступить на какое-нибудь юное создание. А мне приходится быть очень осторожным, чтобы не ранить их нежных чувств и в то же время не сказать чего-нибудь, что может быть воспринято как намек на разврат и соблазнение.
— Да-да, это, конечно, дьявольски тяжело, — усмехнулся Лисберн. — Если завтра захочешь вернуться во Флоренцию или в Венецию, я с радостью составлю тебе компанию.
И он поехал бы. Что ему делать здесь, кроме как пытаться оградить Суонтона от проблем с сумасшедшими девицами? Взрослый человек, способный, казалось бы, отвечать за самого себя, временами был жутко рассеян. Это делало его легкой добычей для малоприятных женщин, вроде Альды — младшей дочери леди Бартэм.
А что касается мисс Леони Нуаро…
Если Лисберн завтра уедет в Италию, заметит ли она его отсутствие, или просто найдет другого джентльмена, чтобы, завязав интрижку, опустошать карманы растяпы?
Суонтон взял в руки одну из подушечек для булавок, от вида которой на сердце у Лисберна становилось тяжело.
— Это работа Бриджет Коппи, — сказал Лисберн. — Мисс Нуаро объяснила, что такая форма подушечки — традиционная. И обычно они красного цвета. Но девушка тренировала свое воображение и поэтому сделала ее белой с коралловой отделкой, чтобы уравновесить разные цвета. Шнурок нужен для того, чтобы вешать подушечку на талию.
— Цветочки просто очаровательны, — восхитился Суонтон. — Какое изящество!
— Бриджет станет искусной вышивальщицей, — заметил Лисберн.
— Моей матери понравится такая работа, — сказал Суонтон.
— Давай сами займемся их распространением. Кое-что из этого можно подарить моей матери. И ее новому мужу. Им обоим понравится.
Его мать с таким же умом выбрала себе второго мужа, как и первого. Лорд Раффорд — добрый, щедрый человек — сделал ее счастливой. И стал другом своему пасынку, что было настоящим подвигом.
— Ты, оказывается, дьявольски торопишься вернуться в Италию, — удивился Суонтон.
Лисберн засмеялся.
— Может, и так. Я ведь такой космополит, а рыжеволосая французская модистка взяла надо мной верх. Что если мне от стыда хочется тихонько скрыться.
— Позволю себе усомниться, — заметил Суонтон. — Ты совершенно далек от этой мысли, потому что сейчас пытаешься понять, каким образом француженка сумела обойти тебя, чтобы одержать над ней победу в следующей схватке.
Лисберн внимательно смотрел на друга.
— Она — единственная женщина, на которую ты обратил особое внимание после возвращения в Лондон. А я очень хорошо знаю тебя.
— Если тут есть хоть что-нибудь, что нужно знать, — отмахнулся Лисберн. Однако его друг был поэтом. А поэтам всегда кажется, что людские души полны тайн. Но если бы у Лисберна таковые и имелись, вряд ли он стал бы выставлять их напоказ, и еще меньше ему хотелось бы, чтобы в них кто-либо копался. — А как насчет тебя? Ты чувствуешь, что должен здесь остаться?
— Да, — признался Суонтон.
— Правда? Я бы предпочел разгуливать в окружении стаи волков, нежели в компании прекрасно воспитанных барышень.
— Я им скоро надоем, — сказал Суонтон. — Однако буду трусом, если сбегу отсюда, когда могу сделать много хорошего. Это недостойно памяти твоего отца.
— Да-да, рази меня напоминанием об отце, давай!
— Я понимаю, что поступаю нечестно, но это единственный способ одолеть тебя в споре, — признался Суонтон.
— Ладно, — сказал Лисберн. — Мы останемся здесь до того момента, когда они накинутся на тебя. А там будем молиться, чтобы вовремя унести ноги.
Он посмотрел на кипы писем, которые только что переложил со стола на один из диванов в комнате.
— Между прочим, твоему секретарю не нужен секретарь? Груда писем выросла со вчерашнего дня. — Вспомнив, что друг сказал несколько минут назад, Саймон добавил: — Письма с просьбами есть? Одна из опасностей для людей богатых и с положением. Все начинают тянуть к ним руки, и тогда приходится решать, кто достоин подаяния, а кто — нет.
— Хорошо бы, если бы только это, — заметил Суонтон. — Лишь за сегодня я получил два письма, в которых требуют денег на двух моих незаконнорожденных детей, и еще одно, в котором меня шантажируют тем, что разорвут обещанное сватовство.
