— Уверены?
— Лодыжка болит не сильно. Я уже могу не опираться на вас.
На самом деле ей нельзя было опираться на него вообще, потому что он слишком тесно прижимал ее к себе. Она ощущала каждый дюйм мужской мускулистой руки и — несмотря на нижнюю рубашку, корсет, лиф и пелерину — что его пальцы касаются самого низа ее грудной клетки.
Леони перестала обнимать его за шею. Лисберн отпустил ее талию, предложив теперь руку. Она протянула ему свою ручку в перчатке, и он взялся за нее так же решительно, как перед этим за талию.
Ей пришлось сказать себе, что в этом нет ничего интимного по сравнению с тем, как он держал ее в объятиях, прижимая к себе. Однако это не могло объяснить, почему у нее возникло желание развернуться и убежать прочь. Она знала, как защитить себя, разве не так? Знала, как не подпасть под очарование красивого мужского лица и стати, а также низкого, обольстительного голоса.
Леони не могла позволить, чтобы ею руководила паника. Лодыжка перестала болеть лишь в самой малой степени. Ей придется без помощи хромать до ателье по жаре. Хоть расстояние невелико, но надо будет тащиться в гору. Пока доберется до места, она только еще больше растревожит ногу и станет ни на что не годна.
Дело на первом месте, и на последнем, и всегда! Когда они вышли на Пэлл-Мэлл, Леони сосредоточилась на том, чтобы подсчитать, каким капиталом он обладает, напомнив себе про его будущую жену и (или) любовницу и подавив неприятные эмоции цифрами, как ей частенько приходилось делать. Подругу леди Клары теперь можно будет сбросить со счетов. На сегодня это было ее единственным делом.
— Вы что-то начали говорить про свое дело, — напомнил Лисберн.
— Разве? — Сердце быстро заколотилось. Она что, начала говорить вслух сама с собой и не заметила этого?
— Перед тем, как заторопились к моему кузену.
— Ах, это… — расслабилась Леони. — Да, верно. Куда бы лорд Суонтон ни отправился, его всегда сопровождает большая группа молодых девиц. Он сказал одной из наших клиенток, что собирается сегодня после обеда побывать в Британском Институте. Мне показалось, что это удачная возможность познакомить с работой нашего ателье тех, кто еще ничего о нем не знает.
— Значит, никакого отношения к его поэзии это не имеет.
Она пожала плечами и получила в ответ новый приступ боли.
— Я содержу ателье по пошиву дамской одежды, милорд, — напомнила Леони. — И напрочь лишена романтической чувствительности. — Она трудилась с детства. Барышни, которые поклонялись лорду Суонтону, не жили в Париже во времена хаоса, невзгод, они не умирали от эпидемии холеры. Так что в скорби, страданиях и смерти для нее не было ничего поэтического.
— Должен признаться, меня это приводит в замешательство, — сказал лорд Лисберн. — Я не вижу в этом ничего романтичного. Как и большинство мужчин. Эта болезнь, мне кажется, поражает только юных созданий, за небольшим исключением. Кузина Клара, хоть пребывает в уязвимом возрасте, явно скучала. Вид у кузины Глэдис был кислый. Правда, он у нее всегда такой, поэтому невозможно с уверенностью сказать, поклонялась ли она ему.
— Кузина Глэдис? — переспросила Леони. — Это девушка, которая появилась вместе с леди Кларой?
— Леди Глэдис Фэрфакс, — пояснил маркиз. — Дочь лорда Боулсворта. Знаменитый дядя Клары, ну, вы знаете. Герой войны. Понятия не имею, что заставило Глэдис вернуться в Лондон, хотя у меня есть кое-какие безрадостные подозрения. Я вижу, вы пока не очень хорошо себя чувствуете, мисс Нуаро.
Они как раз добрались до Сент-Джеймс-стрит. На Пэлл-Мэлл при выходе из Института уже было жарко, но сейчас духота навалилась на них вместе с обжигающим ветром, который вдобавок нес пыль, поднимавшуюся от проезжавших мимо карет, всадников и даже от пешеходов. Теперь у Леони еще разболелась и голова, причем так же сильно, как нога. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз слышала о леди Глэдис Фэрфакс, но голова отказывалась работать из-за жары, боли и общего замешательства.
— Так и есть, — сказал он. — Я возьму вас на руки.
Что и сделал. Леони не успела отказаться, а потом ее протесты были заглушены его шейным платком.
— Да, все на нас будут смотреть, — согласился Лисберн. — Но это же отличная возможность заявить о себе, вы так не считаете? Знаете, я уверен, что набью себе руку в этом деле.
* * *
Тем временем в Британском Институте
Сэр Роджер Тикер и мистер Джон Меффат, эсквайр, были среди немногих, кто обратил внимание на то, что лорд Лисберн ушел вместе с мисс Нуаро. Эти два господина появились в Институте вместе с группой почитателей Суонтона, но не принадлежали к их числу, хотя в прошлом были одноклассниками поэта.
Они не относились к любимым одноклассникам, потому что почти год нещадно третировали его, пока лорд Лисберн случайно не узнал об этом и не проучил их. Причем неоднократно. Ведь они не поняли с первого раза, что к чему. Но эти молодые люди оказались не только непонятливыми, но еще и злопамятными.
Они следовали за толпой почитательниц Суонтона в нескольких шагах, отчасти из-за того, чтобы оставаться на безопасном расстоянии от лорда Лисберна.
Тикер проводил маркиза взглядом до лестницы. Как только Лисберн с мисс Нуаро исчезли из поля зрения, он заявил:
— Все, можно не сомневаться, маркиз готов.
— Если кто готов, так это французская модистка, — откликнулся Меффат. — Ставлю десять фунтов.
— У тебя нет десяти фунтов, — заметил Тикер.
— У тебя тоже.
Роджер снова повернулся к поэту. Они понаблюдали, как юные женщины уже вовсе не исподтишка толкали друг друга, чтобы оказаться ближе к своему идолу, а он в это время целенаправленно двигался к Веронезе.
— Надоедливый сопляк, не так ли? — сказал Тикер.
— Всегда таким был.
— Пишет сплошной вздор.
— Всегда так писал.
Никто не смог бы осудить их за то, что они не сделали все возможное, чтобы просветить читающую публику. Перед возвращением Суонтона в Англию эти двое распространили через различные журналы полдюжины анонимных памфлетов, имевших отношение к его поэзии, в дополнение к паре непристойных лимериков. Большинство критиков поддержали их.
Но одна молодая светская особа проигнорировала мнение критиков и купила «Алцинт и другие поэмы» — сборник мрачных стихотворений Суонтона, и, судя по всему, выплакала все слезы. Она рассказала своим подругам о новом лорде Байроне, которого открыла. Потом весть о нем распространилась, и типографщики не успевали удовлетворять спрос, возникший на его книги.
[5]
Так как наблюдать за поэтом доставляло мало удовольствия, Тикер и Меффат обратили свое внимание на незадачливого художника, который, вновь установив мольберт, пытался подправить свою пострадавшую картину.
