— Леди Альда считает, что «что-то нечисто» с французской вдовой Лонгмора, — сказал Лисберн. — После долгих размышлений — а это был нелегкий труд, так как леди Альда рассылала свои отравленные стрелы по всему периметру в промежутках между попытками очаровать и пленить неосторожного, — ситуация потребовала такого человека, который смог бы разобраться, что к чему с Лонгмором. — Он нахмурился. — Недавно я понял, что это страшно трудная задача. Мне стало интересно, почему? Что там было?
— Не имею ни малейшего представления, — покачала головой мисс Нуаро. — Что бы там ни было, к полезным новостям это не имеет отношения. — Она развернулась и вошла в дверь своего кабинета.
Лисберн вошел за ней и закрыл за собой дверь.
Леони подошла к столу и принялась приводить бумаги в порядок. Счета. Два письма с отказами от сделок.
— Теперь я вспомнил, — сказал он. — После огромной мыслительной работы у меня возникла идея. Леди Лонгмор не может вернуться в Лондон, потому что кое-кто сумеет поставить ее в неловкое положение, сообщив о французской вдове Лонгмора и его великой любви, от которой он протрезвел с вызывающей изумление скоростью.
— Он — мужчина, — заметила Леони. — Кстати, что писал Байрон о том, в чем разница в отношениях мужчин и женщин к любви?
— Байрон? Я думал, вы равнодушны к литературе.
— Мы прочли «Дон Жуана», потому что все его считали безнравственным произведением.
— «Мужчины разделяют жизнь и любовь, для них это разные вещи», — процитировал он. — «Для женщин любовь — сама жизнь, только тогда она обретает смысл». Суонтон преклоняется перед «Дон Жуаном». И Томаса Мура обожает. А вы очень умело увели меня в сторону. — Его голос зазвучал ниже. — Иди ко мне.
— Разумеется, нет, — отказала Леони. — Мне нужно так сложить два и два, чтобы получилось десять или двадцать. Мне нужно понять, поможет ли один заказ удержаться нам на плаву весь август и весь сентябрь заодно. Мне нужно…
— Я скучал по тебе, — сказал Лисберн.
В этот момент здравый смысл покинул ее, и все, что ей было нужно, — только он.
Дура, дура, дура! Нет времени быть нелепой и безответственной.
— Это тянулось целый век. — Он задыхался. — Балы и ассамблеи не кончались до рассвета, а я знал, что швеи приходят к девяти, что магазин откроют в десять, хотя никто не придет в такой издевательский час. Я знал, что должен не нарушать твой покой.
Он и не нарушал.
— Двух дней не прошло с тех пор, как вы были здесь в последний раз. — Леони достала часы из кармана. — Я подсчитала, это примерно пятьдесят четыре часа.
— Ты не могла бы быть точнее? — спросил он. — Я люблю, когда ты точная.
Ее сердце забилось сильнее. «Люблю». Но не «люблю тебя». Так что это просто небрежное употребление слова и означает лишь то, что она развлекает его. О чем-то в этом роде Леони догадывалась с самого начала.
Мужчины разделяют жизнь и любовь,
Для них это разные вещи.
Для женщины любовь — сама жизнь,
Только тогда она обретает смысл.
Это не для нее! Ее жизнь — насыщенная, полная дел. Та, которой она жила до того, как он появился в ней, прогуливаясь мимо.
— Кроме того, покупательницы приходят даже в такое время, которое высокородные дамы считают предрассветным часом, — решительно заявила мисс Нуаро. — Они, конечно, дамы не важные, но аккуратно оплачивают свои счета. Это так буржуазно, я понимаю, однако…
— Я придумал встать на улице под твоим окном и завыть, как пес на луну, на недосягаемую луну, — продолжал он. — Но мне не хотелось нарушать твой сон. Вдобавок люди могли начать бросать в меня башмаки или опорожнять ночные горшки на мою голову. Кроме того, я не знал, за каким из окон находится твоя спальня. Мы так туда и не добрались, смею напомнить.
Ее охватил жар. Всю ее.
— И поэтому я тихо побрел к себе домой. — Он не останавливался. — В свою постель. И стал воображать тебя в твоей постели, твое слегка порозовевшее лицо. Возможно, ты откинула простыню — ночь была теплой. А может, думала обо мне, и от этого тебя кинуло в жар. Я решил, что ты думала обо мне, так же как я думал о тебе…
Он замолчал, а Леони с удивлением увидела, как краска стала заливать его шею, потом дошла до подбородка, потом поднялась до скул.
— Дьявол его забери! Это все мой кузен, он заразный! Чего я только не наговорил!
— Вы заговорили стихами, — сказала она. — Определенного жанра. Стихами, предназначенными для дам, за которыми ухаживают.
Однако Лисберн без всяких ухаживаний уже завоевал ее, не приложив для этого вообще никаких усилий. Он покорил ее с первой встречи, когда она увидела его в Британском Институте. А потом по уши влюбилась и отдалась ему… Каким абсурдно быстрым оказался этот путь, что было удивительным для разумной девушки, прочно стоявшей на земле.
Возможно, все так случилось, потому что для нее это было чем-то непривычным.
А возможно, тут сыграли роль сэндвичи.
— Этого я и боялся, — сказал Лисберн. — И что, работает?
— Вовсе нет. — Повернувшись к нему спиной, Леони взяла в руки счет и принялась изучать его, хотя цифры и слова в нем могли бы с таким же успехом быть греческими, арабскими или китайскими.
Она услышала, как Лисберн пересек комнату, но не подняла головы. Ей это было не нужно. Леони ощутила его присутствие у себя за спиной. В воздухе повисло ожидание. Этот мужской запах… Это напряжение, сгустившееся между ними… Что бы там ни было, но он заставлял воздух вибрировать, как струны у арфы.
— Что это у тебя? — тихо спросил Саймон. — Счет от поставщика тканей?
Леони заставила себя сосредоточиться.
— Надо поговорить с ним. Объемы какие-то странные, и мне кажется, он поднял цены с прошлой недели. Девять шиллингов и шесть пенсов за люстрин?
— Сколько всего люстрина? — Голос у него зазвучал на несколько тонов ниже.
Она ощутила его дыхание на шее. Все, что Леони могла сделать, — это не задрожать. Она сглотнула.
— Пятьдесят шесть ярдов. Должно быть, Софи заказала. Она всегда…
— Пятьдесят шесть ярдов люстрина по девять и шесть за ярд. — Он проговорил это тем же самым тоном, как тогда, когда держал ее в объятиях.
— Да, — подтвердила Леони.
— Что еще?
— Это важно?
— Прочти, — приказал он.
Его голос проникал до глубин ее естества. Он не прикасался к ней, однако у нее было впечатление, что его руки — везде. Его губы — тоже.
— Девяносто восемь элей армоизина, — прочитала Леони. — По одиннадцать шиллингов и девять пенсов за эль.
— За эль, — повторил Лисберн.
— Да.
