Обошел письменный стол, выдвинул стул, но не сел. Потом из ящика достал три листа писчей бумаги. Постучал ими по столу, подравнивая края. Пододвинул поближе чернильницу. Из другого ящика вынул три остро отточенных пера и положил рядом с чернильницей, выровняв их концы. Взял линейку и положил ее точно вдоль листа бумаги. Потом передвинул ее на дюйм вправо.
— Вот, — показал он на дело рук своих. — Или ты хочешь, чтобы я для тебя разлиновал бумагу?
Леони посмотрела на конторские принадлежности, разложенные перед ней.
— В какие игры ты играешь? Ты привез меня, чтобы я привела в порядок твои счета? Мне казалось, твой секретарь…
— Что за абсурд! — удивился Лисберн. — Я привез тебя, чтобы ты объяснила логически и разумно, почему не хочешь выйти за меня. Если нужно, раздели лист на две половинки, на одной выпиши все «за», на другой — все «против». Если потребуется что-нибудь, звонок вон там. — Он показал на кнопку рядом с каминной доской. — Или открой дверь, за ней стоит лакей, он подаст, что нужно. Его зовут Джон.
Подойдя к двери, помедлил.
— Могу прислать тебе Аттриджа со списком моих активов и пассивов, но мне кажется, ты уже имеешь ясное представление о размерах моего состояния.
Она наконец обрела голос.
— О, Лисберн, как будто меня это волнует!
— Это голос эмоций, — остановил он ее. — Если бы тебе нужно было инвестировать в меня деньги, тебя бы это волновало. Отнесись к этому вопросу как к инвестиции. В свою жизнь.
И вышел, закрыв за собой дверь.
* * *
Лисберн ждал, сколько мог, но когда прошло два часа, его терпение иссякло.
Он открыл дверь в кабинет. Поднос с напитками был опустошен. Вид у нее тоже был опустошенный.
Леони сидела, подперев щеку одной рукой, во второй было зажато перо. Губы у нее дрожали.
Она подняла голову. Глаза наполнились слезами.
— О, Саймон! — Вскочив из-за стола, бросилась к нему. Его руки сомкнулись вокруг нее.
Саймон. Наконец-то!
— Я тебя люблю, — сказала она, уткнувшись ему в шейный платок. — Но как можно разнести это по колонкам? Два ярда того и шесть элей этого. Как и чем можно измерить любовь? Ты же знаешь, как это случается. Маленькое чудовище Купидон или Эрос, или как его там, посылает свою стрелу, и ты готов. Любовь невозможно взвесить и измерить. Это ведь не шелк или что-нибудь в таком роде — столько-то бантов, столько-то вышивок. Что мне указать в графе «за»? Его красивые глаза? Звучание голоса? Аромат кожи? То, как изящно повязан его шейный платок? Я все выписала, но в этом нет смысла.
Ноющее чувство в его груди начало ослабевать.
— А ты еще добавь в эту колонку желание сделать все, что в моих силах, чтобы ты стала счастливой. — Он поцеловал Леони в макушку, стараясь, чтобы разные штуки, украшавшие ее прическу, не проткнули ему глаз. — Надеюсь, ты включила сюда и мои достоинства.
— Все до единого, — всхлипнула она. — Даже те, о которых не говорят на людях.
Лисберн рассмеялся. Он ничего не мог с собой поделать. Он не мог понять, почему полюбил ее или каким образом и когда вообще влюбился. Все было так, как сказала она: любовь невозможно взвесить и измерить. Однако Леони заставила его смеяться, заставила его ум работать, и он не чувствовал себя по-настоящему счастливым, пока не нашел ее. А он уже потерял надежду на то, чтобы вновь почувствовать себя по-настоящему счастливым.
— Ладно, тогда я прощаю тебя за все гадости, которые ты наговорила мне в карете.
— Я была вне себя.
— Ты так думаешь? Леони Нуаро в саду лорда Уорфорда заткнула уши, как ребенок, и принялась вопить, чтобы заглушить меня. Это настолько не соответствовало твоему характеру, что я поневоле забеспокоился.
Она легонько отстранилась и посмотрела на него.
— Именно поэтому ты похитил меня, как горец?
— Должен же был кто-нибудь вернуть тебя на землю, — объяснил Лисберн. — И помочь тебе прийти в себя.
Леони закрыла глаза.
— Значит, ты потому усадил меня за стол с отточенными перьями, бумагой и линейкой.
— Если бы это не помогло, я был готов дать тебе дозу лауданума. Проблема в том, что нужно было проявить чрезвычайную осторожность с дозировкой. Очень не хотелось разыгрывать трагедию в жизни. Коллизия «Ромео и Джульетты» хороша для сцены, а в реальной жизни можно только удивляться их глупости.
Она открыла глаза, казавшиеся темно-голубыми при этом освещении.
— Думаю, что они были просто очень юными, — сказала Леони. — В определенном возрасте все воспринимается как трагедия.
— В этом причина популярности моего кузена, — подхватил он. — И это так типично для Суонтона — найти свою истинную любовь и завоевать ее сердце за несколько дней, а мне пришлось ради этого трудиться, не разгибая спины, как рабу, в течение нескольких недель и не суметь добиться от девушки согласия.
Леони покачала головой.
— Я очень жалею об этом! Мне стыдно за разыгранную трагедию. Тут они все выписаны, я имею в виду все «против». И если ты готов ни перед чем не останавливаться, можешь взять на себя труд и вычеркнуть что-нибудь сам.
Выпрямившись, она расправила плечи и освободилась от его объятий. Вернулась к столу и взяла те три листа бумаги. Быстро дописала на них что-то своим на удивление аккуратным и решительным женским почерком. Потом передала листы ему и, подойдя к окну, уставилась в темноту.
Лисберн быстро прочел написанное.
— Это весьма… чрезмерно, — сказал он.
— Я предупреждала, что это сложное дело.
— Да, — согласился Саймон. — Мне сразу захотелось прилечь. И чтобы на лоб мне положили остужающий компресс из лавандовой воды.
Леони обернулась от окна.
— Я могу это сделать.
* * *
Куда еще мог улечься Лисберн, кроме как в свою постель? И если Леони не удалось наложить компресс на его разгоряченный лоб, то только потому, что он, притянув ее к себе, заключил в объятия, принялся целовать, и она уронила мокрую салфетку на пол. Три листа, которые он зажимал в руке, те самые, над которыми ей пришлось потрудиться, взлетели в воздух, а потом опустились на пол. В следующий момент они уже занимались любовью, жадно, нетерпеливо, даже не удосужившись раздеться. Это был новый опыт — шелк и кружева волнами вздымались вокруг них, жемчужное ожерелье щелкало его по лбу, пока он не выругался и не прекратил сражаться с панталончиками, чтобы стянуть их с нее.
Это было самое потрясающее совокупление в его жизни. Из-за ее замысловато уложенной прически он чуть не лишился глаз, но это его не остановило. Расстегнуть собственные панталоны было совсем нетрудно, как и задрать ей юбки, а потом разобраться и с нижними юбками. Все получилось самым лучшим образом — ночь, близость, ее лицо, когда они двигались в одном ритме, звуки ее голоса, когда она тихо стонала, вздыхала, что-то бормотала по-французски. А потом она широко открыла голубые глаза, и он увидел в них наслаждение и любовь. Услышал ее тихий и такой порочный смех.
