Из церкви тем же порядком шествие направилось в дом новобрачного князя-папы, который усердно потчевал присутствующих спиртным. На улицах выставили для народа бадьи с вином и пивом.
Историк С. М. Соловьев так оценил эту свадьбу:
«Свадьба Зотова заслужила особенное внимание: одни вооружаются против неприличия этого торжества, другие стараются оправдать его и вообще хотят видеть здесь насмешку над патриаршеством, желание унизить сан, который хотелось уничтожить. Но мы знаем, что это была просто игра в короли, папы и патриархи, игра, понятная при тогдашнем состоянии юного общества. Зотов назывался Кокуйским патриархом еще тогда, когда настоящий патриарх был в Москве, когда, по всем вероятностям, не западала еще мысль об уничтожении патриаршества; теперь этот Кокуйский, шутовской патриарх вздумал жениться и свадьбу его отпраздновали приличным его званию образом. Если предположить, что Петр хотел насмеяться над патриаршеством, то надобно предположить, что он хотел насмеяться и над своею собственною царскою властию, потому что у него был и шутовской Пресбургский король, впоследствии кесарь; со смертию старика Зотова шутовское патриаршество упразднилось, но остался князь-папа в соответствие князю-кесарю».
Через два года «князь-папа» граф Никита Моисеевич Зотов скончался. В память о нем сохранились московские палаты (Кремлевская наб., 1 / 9).
Дряхлый и тучный тайный советник Петр Иванович Бутурлин в 1712 г. носил в «Соборе» титул «всешутейшего, всепьянейшего митрополита Санкт-Петербургского, Ижорского, Кроншлотского, Ингерманландского». В Петербурге он жил в собственном доме на Городовом острове на берегу Большой Невки, воспитывая рано осиротевшего племянника, будущего генерал-фельдмаршала и графа Александра Борисовича Бутурлина. Еще у дяди с племянником имелась дача на 11-й версте Петергофской дороги.
Однажды, находясь на этой даче, царь Петр узнал об очередной победе над шведами и повелел построить там деревянный храм во имя Святого Петра митрополита Московского на участке нынешней улицы Лени Голикова, дом 3. В 1780-е гг. церковь перестроили в камне, а во время блокады она была разрушена.
В 1712 г. Петр Иванович женился на Евдокии Федоровне Шанской, урожденной Шаховской, и государь перевел его из стольников в бояре, а также подарил ему еще одну дачу – под названием Старые Мёдуши – в 47 верстах от Петергофа.
После смерти «князя-папы» Зотова царь Петр обратился от лица «Собора» к «князю-кесарю» И. Ф. Ромодановскому с просьбой: «Великий государь Князь Цесарь Иван Федорович! Известно вашему величеству, что отец ваш и богомолец в. князь-папа, всешутейший Аникита от жития сего отъиде, и наш сумасброднейший собор остави безглавен; того ради просим в. в. призрети на вдовствующий престол избранием Бахусо-подражательного отца». Затем прошли выборы с соответствующей церемонией, и новым «князем-папой» стал Петр Иванович Бутурлин.
В 1720 г. Бутурлин овдовел, и царь Петр решил женить его на вдове Зотова Анне Еремеевне, несмотря на ее протесты. Эта потешная свадьба состоялась 10 сентября 1721 г. Венчание произошло в Троицком соборе. «Князь-папа» скончался 22 августа 1723 г., его похоронили 28 августа на кладбище при церкви Святого Сампсония Странноприимца. Историк Н. И. Костомаров написал: «Он окончил свою жизнь вполне достойно своему званию: умер вследствие своего обжорства и пьянства».
Диверсионные «неприятности» Петербурга
22 января 1712 г. английский посол Чарльз Витворт составил донесение своему шефу статс-секретарю по иностранным делам Генри Сент-Джону. Он сообщил, что «шведские отряды из Карелии были недавней неприятностью в этих окрестностях: два дня назад они были в десяти английских милях отсюда, и дома открыты для всякого нападения; но все солдаты, которых удалось быстро собрать, были посланы по той дороге наблюдать за их передвижением и сдерживать их». Четыре месяца спустя Витворт вновь обратился к своему адресату с подобной информацией, сообщив, что «между тем маленькие шведские отряды действуют смело и несколько дней назад были в четырех английских милях от этого места». То, что английский дипломат называл «неприятностью», было не только для жителей Петербурга, но и для других русских людей, находившихся на территории Ингерманландии, серьезной проблемой.
Вступив на приневские земли в начале Северной войны, русская армия и все, кто пришел вслед за ней, оказались на территории далеко не дружественной. Уже в мае 1703 г. русский главнокомандующий Борис Петрович Шереметев написал своему царю: «… чухна не смирны, чинят некия пакости и отсталых стреляют, и малолюдством проезжать трудно…». Это несмотря на то что годом раньше государь указал русским войскам «не жечь» в этих местах дома и другие постройки местных жителей, представителей финно-угорских народов, которых русские называли чухной, или чухонцами. Правда, в указе не было запрета грабить местное население и брать его представителей в плен. Зато в армии шведской солдатам под страхом смертной казни было запрещено не только жечь дома, но также уничтожать сено, хлеба, грабить местных крестьян. Шведы надеялись отвоевать Ингерманландию, и им нужно было лояльное население.
На территории Ингерманландии проживало и достаточно много русских людей, ведь еще около ста лет назад значительная часть этих земель входила в состав России и была отделена от нее в соответствии с русско-шведским мирным договором, подписанным 27 февраля 1617 г. в деревне Столбово близ Тихвина. Однако главнокомандующий Шереметев в том же письме отмечал, что «и русские мужики к нам неприятны; много число беглых из Новгорода, и с Валдай, и ото Пскова, и добры они к шведам, нежели к нам». Судя по словам Шереметева, русские здесь проживали в основном беглые и их совершенно не радовало появление на этой земле русской армии и русской администрации. Потомки же проживавших здесь когда-то русских людей успели ассимилироваться, ибо шведское правительство за переход православных в лютеранство освобождало от подушной подати на 60 лет. Те же, кто не хотел переходить в лютеранство, получали возможность переместиться на территорию, подконтрольную России, а их земли занимали финские крестьяне лютеранского вероисповедания из восточной Финляндии.
Жители Ингерманландии, не особо обремененные шведским правлением, считали свою землю относительно свободной и не имели желания переходить под оккупацию российских властей. Тем более, их не устраивало ведение на их территории боевых действий со всеми вытекающими явлениями: грабежа, разорения и насилия. При появлении русских войск, в коих местные жители видели прежде всего завоевателей, они прятали продовольствие и фураж, отказывались снабжать ими русских воинов, а при случае помогали шведскому командованию, выступая в роли лазутчиков и разведчиков и добывая ему ценные разведывательные данные.
Сразу после основания Санкт-Петербурга финские крестьяне, проживавшие на этих землях, стали добровольными проводниками шведских диверсионных отрядов, проникавших в окрестности строящегося города и нападавших на русские заставы, а также захватывавших в плен русских работных людей, заготавливающих лес.
Бывали проникновения диверсантов и в сам город. Наиболее дерзкий набег на строящийся город произошел в декабре 1711 г. Тогда отряд из двадцати шведских диверсантов ночью пробрался в слободу Батальона городовых дел на Выборгской стороне и схватил трех солдат в качестве «языков». Нападение оказалось столь стремительным, что солдаты не успели вовремя среагировать на создавшуюся ситуацию. По следам диверсантов отправили казаков, которые сумели захватить только двух диверсантов, остальные ускользнули вместе с пленными. Такого рода случаи происходили в городе регулярно, и без участия аборигенов здесь не обходилось.
