«Айван, – мягко говорит Боб, – поспи немного. Пожалуйста. Пожалей себя. И меня».
Боб не может спать иначе как у меня на животе.
Я слышу шуршание. «Айван?» – зовет меня Руби.
Я кидаюсь к окну: «Руби, ты в порядке?»
«Мне не хватает тети Стеллы, – всхлипывает Руби. – И еще моей мамы, моих сестер, моих теть и кузин».
«Знаю», – говорю я, потому что ничего другого мне в голову не приходит.
Руби прерывисто вздыхает: «Я не могу заснуть. А ты не знаешь историй вроде тех, что рассказывала тетя Стелла?»
«Вообще-то нет, – признаюсь я. – Истории тут рассказывала только она».
«А ты расскажи мне о том, как был маленьким, – упрашивает Руби. Она просовывает хобот сквозь прутья. – Ну пожалуйста, Айван».
Я скребу в затылке, потом признаюсь: «Я плохо запоминаю события, Руби».
«Это правда, – поддерживает меня Боб, – у Айвана ужасная память. В этом он полная противоположность слонам».
Со стороны Руби слышится долгий прерывистый вздох: «Ну ладно. Все нормально. Спокойной ночи, Айван. И тебе, Боб».
Я слушаю всхлипывания Руби в течение нескольких ужасно долгих минут.
А потом вдруг слышу собственный голос: «Жила-была как-то горилла по имени Айван».
И тогда медленно и с усилием я начинаю вспоминать.
рявк
Я родился в тех краях, которые люди называют Центральной Африкой, в густом тропическом лесу такой красоты, какую неспособен передать ни один карандаш.
Гориллы не дают новорожденным имена сразу же, как люди. Мы сперва должны лучше их узнать. Мы ждем, пока в них не проявятся знаки возможного будущего.
Когда родители увидели, как сильно моя сестра-близняшка любит гоняться за мной по лесу, они определились с ее именем – Салки.
О, как же я любил играть в салки со своей сестрой! Она была очень шустрой, а когда мне все же удавалось подобраться слишком близко, запрыгивала на нашего ничего не подозревающего отца. Я прыгал вслед за ней, и мы начинали скакать на его мягком брюхе, пока отец не издавал рявк – резкий хрюкающий звук, который означал «хватит!».
Эта игра просто не могла надоесть.
Хотя сомневаюсь, чтобы наш отец думал так же.
грязь
Родителям не понадобилось много времени, чтобы найти имя и мне. День за днем, с утра до вечера, я рисовал. Я рисовал и на камнях, и на коре, и на спине моей бедной матери.
Я рисовал и соком листьев, и мякотью разных фруктов, но чаще всего я рисовал грязью.
Вот так они меня и назвали – Грязь.
Человеку такое имя вряд ли покажется красивым, для меня же не было на свете ничего лучшего.
защитник
Моя семья была похожа на любую другую гориллью семью – люди называют их стадами. Нас было десятеро – мой отец-силвербэк, мать, три другие взрослые самки, молодой самец (таких называют черная спина, или блэкбэк) и две другие гориллы еще младше его. Мы с Салки были в нашем стаде единственными детенышами.
В нашей семье, как и в любой другой, случались склоки, но отец умел навести порядок одним сердитым взглядом. Бо́льшую же часть времени мы с удовольствием занимались тем, чем и должны были, – добывали пищу, ели, отдыхали.
Отец всегда умел привести нас к самым спелым фруктам на завтрак, а с наступлением сумерек – к лучшим ветвям для ночевки. Он был всем, чем только должен быть силвербэк, – проводником, учителем, защитником.
И никто не умел бить себя в грудь так, как мой отец.
идеальная жизнь
Детеныши горилл, слонов и людей не так уж и сильно отличаются друг от друга – разве что малыши-гориллы день-деньской разъезжают верхом на маме, как ковбои на коне. И с их точки зрения, просто замечательно, что все устроено именно так.
Постепенно и осторожно маленький горилленок начинает покидать безопасность материнских рук, с каждым разом уходя все дальше и дальше. Он изучает навыки, которые понадобятся ему во взрослой жизни. Например, как сделать гнездо из веток (сплетать их надо туго, иначе разойдутся под тобой посреди ночи). Как бить себя в грудь (ладони надо сложить чашечкой, чтобы усилить звук). Как перескакивать по лианам с дерева на дерево (отпускать их вовремя). Как быть добрым, сильным, верным.
Взросление гориллы происходит точно так же, как и любое другое взросление. Ты совершаешь ошибки. Ты играешь. Ты учишься. И по новой.
Некоторое время это была просто идеальная жизнь.
конец
Однажды в безветренный день, когда горячий воздух звенел от жары, появились люди.
лиана
Поймав меня с сестрой, люди посадили нас в тесный темный ящик, провонявший мочой и страхом.
Я каким-то образом смог понять, что если хочу выжить сам, то должен дать умереть своей прежней жизни. А моя сестра так и не смогла от нее отвернуться. Она держалась за память о ней, как за лиану, растянувшуюся на многие километры, – утешающую, удушающую.
Мы еще не успели покинуть ящик, когда сестра подняла на меня невидящие глаза, и я понял, что эта лиана лопнула.
временный человек
Мак был тем, кто вскрыл наш ящик. Это он купил меня, это он стал растить меня как человеческого детеныша.
Я носил подгузники. Я пил из бутылочки. Я спал в человеческой кровати и сидел в человеческих креслах, я слушал, как слова людей роились вокруг, будто раздраженные пчелы.
Тогда у Мака еще была жена. Хелен легко было рассмешить, но и раздражалась она так же быстро, особенно когда я что-нибудь случайно ломал (а это случалось часто).
Вот перечень всего, что я разбил, сломал и испортил за то время, что жил у Мака и Хелен:
1 колыбелька
46 стаканов
7 ламп
1 диван
3 занавески в ванной
3 шеста для занавесок в ванной
1 блендер
1 телевизор
1 радиоприемник
3 пальца на ногах (мои собственные)
Блендер перестал работать после того, как я выдавил в него три тюбика пасты и вылил бутылку клея. А пальцы на ногах я сломал себе, когда пытался покататься на люстре. 46 стаканов я разбил… в общем, как выяснилось, есть очень много способов разбить стакан.
Каждые выходные Мак и Хелен сажали меня в свою машину с откидным верхом и отправлялись в забегаловку, где заказывали мне картошку фри и молочный коктейль с клубникой. Мака ужасно забавляло, как менялись лица кассиров, когда мы подкатывали к окну и он говорил: «Добавьте-ка еще кетчупа моему парнишке».
