Это Билс и Бидлоо, это и десятки других анатомов, он знал их поименно и мог составить из их имен длинный список. Но и это были не все: многих своих недоброжелателей и завистников он не знал. Они-то и представляли особую опасность.
Сегодня, когда он осматривал двух забравшихся к нему воров, Рюйш вдруг понял всю ненадежность своего положения. Все, над чем он работал многие годы, могло оказаться вдруг под ударом. Да, сейчас он уважаемый всеми анатом, несмотря на то что многие говорят о его недостаточных теоретических познаниях… но что будет, когда кто-нибудь откроет или украдет его тайну? То, чем он обладает сейчас один, будут знать многие, и он окажется только лишь в их числе. Кроме всего, пожар, случившийся два дня назад в соседнем доме, у купца Питера Лангендайка, слизнул все его состояние. Кроме того, в пожаре погибли его дочь и двое слуг, а сам Лангендайк успел выскочить на улицу в ночной рубашке и чепце. Страшно становилось Рюйшу, когда он думал о такой кончине коллекции, которую он составлял годы. Но и одна мысль о продаже коллекции была чудовищна. Нет! Никогда он не расстанется со своей коллекцией. Когда ему становилось особенно тревожно и грустно, он поднимался на второй этаж и блуждал по комнатам, в которых располагалась коллекция, среди мертвых… нет, среди живых. Они были живыми для своего создателя. Ведь именно он, Фредерик Рюйш, бросив вызов тлению, дал этим существам новую жизнь. Вот новорожденные или еще не родившиеся детишки в трогательных позах, они не видели этого мира, они были слишком малы… Но зато мир увидит их, и все это благодаря ему, Фредерику Рюйшу.
В последнее время Рюйш чувствовал, что над ним сгущаются тучи, но откуда ожидать опасности, он еще не понимал. С юности подозрительный, теперь он не доверял никому.
Спустившись в мастерскую, он снял кафтан, бросил на стул и, засучив рукава шелковой белоснежной рубашки, принялся за дело. Он достал из сосуда легкое казненного неделю назад пирата и стал разминать его в руках, чтобы оно стало мягче и податливее.
Несмотря на то что в мастерской всегда было холодно, а Рюйш страдал застарелым ревматизмом, он приучил себя не бояться холода и всегда работал в одной рубашке. Камин здесь затапливали редко, чтобы чрезмерным теплом не испортило препараты. Тепло им вредило: недостаточно продубленные члены и тела покойников начинали разлагаться и смердеть, так что приходилось для приятности вспрыскивать их пахучими маслами.
В углу, там, где была железная дверь, что-то зашуршало; не выпуская из рук легкого, Рюйш топнул в пол каблуком.
– Проклятые крысы! – негромко проговорил он, и как бы в ответ на его слова в углу снова зашуршало. Он снова затопал в каменный пол – шуршание смолкло.
Крысы наносили большой урон хозяйству Рюйша. Они были первыми врагами, более даже могущественными, чем завистливые анатомы. С этими умными и хитрыми тварями было невозможно справляться: они портили препараты, прогрызая в них дыры, отъедая носы, растаскивая и разбрасывая по всей мастерской органы и фрагменты человеческих тел, приготовленные для работы. Это были черные домашние крысы, правда, последнее время среди них стали появляться крысы серые, чуть не в два раза крупнее черных и действовавшие слаженно и стаей. Рюйш наблюдал за своими врагами, изучая их повадки. Серые крысы были умнее и уничтожали черных. Часто по ночам, когда Рюйш засиживался в мастерской, он слышал их предсмертный писк. Что-то происходило в подвалах, в канализациях на городских помойках… Похоже, в крысином царстве менялась власть.
В девять часов обычно приходили дети Рахиль и Генрих, и отец давал им несложные задания. Их тоненькие пальчики делали такое, что было не под силу даже ему. Ангельского вида белокурые Рахиль и Генрих имели явно выраженные художественные наклонности. Рахиль, несмотря на свой юный возраст, превосходно рисовала. Генрих тоже хорошо рисовал, но ему не хватало усидчивости, за что часто доставалось от отца. Они с малых лет приучались к искусству составления препаратов.
Дети, конечно, помогали отцу, но рук все равно не хватало, и Рюйш иногда подумывал взять на работу человек двадцать-тридцать, чтобы открыть обширное и постоянное производство, наподобие фабрики, чтобы завалить страну покойниками, тем более что от покупателей не было отбоя. За заспиртованных и забальзамированных покойников давали большие деньги. Мода есть мода. Но недоверие и подозрительность, которые с годами стали развиваться в нем с большей силой, не позволяли Рюйшу сделать этого. Чужие люди могли бы нарушить замкнутый семейный бизнес. Единственной, кого из семьи он не допускал к покойникам, была его жена Грита. С детства не привыкшая ничего делать руками, она бы все сломала и разбила в мастерской. Довольно было того, что Рюйш получил за нее хорошее приданое и смог купить этот большой дом, в котором нашлось место и для мастерской, и для музея. Он тратил на покойников деньги, покупая снадобья и мази для занятий своими опытами. Прошло немало времени, пока покойники сами стали приносить деньги. Кроме того, Грита родила двух очаровательных белокурых детишек. Чего же с нее требовать еще?
Дети привносили в работу Рюйша радостный сумбур. Они хватались сразу за все, им все было интересно – жизнь представлялась им чем-то радостным, несущим только удовольствия… удовольствия несла не только жизнь, но и смерть, с которой они встречались каждый день и к которой привыкли. Мастерская тут же наполнялась детским смехом и гомоном.
– Знали бы вы, дети мои, какой замечательный экземпляр я передал сегодня стражникам, – говорил Рюйш, выкладывая легкое в сосуд.
– А как его зовут? – спросила Рахиль, держа в руках веточку сердечных сосудов, не зная, куда бы ее пристроить в своей поэтической композиции из трех детских скелетиков.
– Его зовут Ханс, – сказал Рюйш, заливая препарат спиртовым раствором и помешивая стеклянной ложечкой.
Рюйш помнил все имена своих препаратов, если имени у него не было ввиду малого возраста или труп был неопознанным, Рюйш выдумывал имя сам или спрашивал у детей, предлагавших особенно подходящие имена.
– У нас был уже один Ханс, – сказал Генрих. У него никак не получалась горка из сухих органов, поэтому он был сердит.
– Это другой Ханс, – сказал отец. – Он немец.
– А когда его повесят? – спросила девочка, отложив веточку в сторону и помогая брату сложить его горку, и Рюйш вновь подметил ловкость, точность ее движений и, главное, художественный вкус.
– Ну, я думаю, что скоро.
– А что мы из него сделаем? – не отставала любознательная девочка.
– Я еще не решил, но, по-моему, у него в почках камни, думаю, они пригодятся для ваших музыкально-поэтических композиций.
В час дня, после обеда, Фредерик Рюйш отправлялся в кабинет, где составлял каталоги своей коллекции. В каталоги входили детальные описания препаратов с указанием их общего вида, положения в банке или на подставке… От подробного его описания не ускользали и цвет кожи препарата, и эмоциональное описание с непременно грустной к нему надписью. Рюйш старательно перерисовывал препарат в свой каталог. В некоторых случаях он высказывал на его страницах свои научные и даже философские воззрения. Некоторые из каталогов Фредерик Рюйш посвящал высокопоставленным лицам или учреждениям. Кроме того, он вел большую переписку с другими анатомами и даже со студентами, поясняя им свои научные взгляды.
