– И совсем не нужно говорить таким тоном, – заметил Яхин-Боаз.
Туго свернутый заплакал. Стоя на койке на коленях, он нагнулся вперед, погребя голову в руках, выставив зад.
– Я не нарочно, – произнес он. – Дайте мне погладить льва. Он каждый день может есть мой ужин.
Яхин-Боаз отвернулся, лег на спину, заложив руки за голову, и уставился в потолок, пытаясь отыскать безмолвие и уединение в пространстве над собой, что шириной было якобы с его койку, высотой с палату – и его личным поместьем. Солнечный свет сказал: как только начнешь сомневаться, все потеряешь. Начинай уже.
– Нет, – сказал Яхин-Боаз занавескам. Пропадешь, сказало красное, сказали желто-синие цветы. Мы пребудем. Многие приходили сюда и уходили, сказал запах стряпни. Всех разгромили.
Яхин-Боаз осознал, что к его койке прибыл некто со стопами врача психиатрической лечебницы. Раньше он иногда слышал часы, чьи тик-таки становились словами. Когда заговорил врач, его слова превращались в тиктаки, если только Яхин-Боаз как следует не вслушивался.
– Как тик-так у нас? – спрашивал врач. – Тик-так?
– Очень так, спасибо, – отозвался Яхин-Боаз.
– Тик, – сказал врач. – Все тик будет так, я не сомневаюсь.
– Я тоже думаю так, – ответил Яхин-Боаз.
– Ночью тикали как? – спросил врач.
– Очень так, – ответил Яхин-Боаз. – Не припоминаю никаких снов, которые забыл.
– Вот и тик, – сказал врач. – Так тикать.
– Физкультпривет, – произнес Яхин-Боаз, делая двумя пальцами жест вверх.
– В знак победы делают иначе.
– Когда увижу победу, так и сделаю, – сказал Яхин-Боаз.
Докторовы стопы ушли, а с ними – сам врач. Появились гражданские ноги. Знакомые ботинки.
– Как вы себя чувствуете? – осведомился хозяин книжного магазина. – С вами все хорошо?
– Благодарю, неплохо, – ответил Яхин-Боаз. – Очень любезно зайти с вашей стороны.
– Как вы здесь очутились? – спросил хозяин книжного магазина. – Выглядите вы как обычно. Это из-за той галлюцинации с собачьим кормом?
– Вроде того, – ответил Яхин-Боаз. – К сожалению, полицейский констебль ее тоже увидел.
– А, – сказал хозяин книжного. – Лучше всегда, знаете ли, держать такие вещи при себе.
– Хотел бы я это себе оставить, – ответил ЯхинБоаз.
– Все уладится, – сказал хозяин книжного. – Покой вам пойдет на пользу, и вернетесь на работу отдохнувшим.
– И вы без сомнений примете меня снова? – спросил Яхин-Боаз.
– Отчего ж нет? Вы продаете книг больше, чем любой другой продавец, что у меня был. А расклеиться порой может всякий.
– Спасибо.
– Не за что. Ах да, в книготорговом еженедельнике тут было объявление. Письмо для вас в абонентском ящике. Вот оно.
– Письмо для меня, – повторил Яхин-Боаз. Он открыл конверт. В нем находился другой конверт со штемпелем его городка – того, где когда-то он был Яхин-Боазом, продавцом карт. – Спасибо, – произнес он и положил письмо на тумбочку.
– А здесь немного фруктов, – сказал хозяин книжного, – и пара книжек.
– Спасибо, – сказал Яхин-Боаз. Он вытащил из пакета апельсин, подержал его в руке. Книжки в бумажных обложках были двумя сборниками сверхъестественных и страшных рассказов.
– Литература ухода от всамделишности, – сказал хозяин книжного.
– Ухода, – повторил Яхин-Боаз.
– Я еще зайду, – произнес хозяин книжного. – Выздоравливайте поскорее.
– Да, – сказал Яхин-Боаз. – Спасибо.
29
Только ты, сказала черная вода, проносясь мимо парома в ночи.
– Только я что, бога ради! – произнес Боаз-Яхин. Рядом он никого не видел и говорил вслух. Он стоял, облокотившись на поручни, вдыхал черноту моря и проклинал воду. – Каждая херь со мной разговаривает, – продолжал он. – Оставьте меня в покое ненадолго. Я поговорю с вами как-нибудь в другой раз. Нельзя меня все время торопить. – Он прошел на корму, увидел, как в зловещей тишине вздымаются и опадают полеты белых чаек над кильватерной струей. Из темноты на свет. Со света в темноту. Боаз-Яхин погрозил им кулаком. – Я даже не знаю, там ли он! – сказал он. – Я даже не знаю, там ли его ищу.
Знаешь, сказали белые крылья, что безмолвно вздымались и опадали. Не говори нам, что не знаешь.
– Именно это я вам и говорю, – произнес БоазЯхин, перегибаясь через перила. – Я не знаю. – На юте он никого не видел и заговорил громче, закричал в темноту и кильватерной струе: – Не знаю! Не знаю! – Двух чаек скосило друг к дружке, словно брови, и они на миг составили бледную хмурую гримасу, следующую за судном. Боаз-Яхин поставил ногу на нижний леер и перегнулся еще дальше, вглядываясь в темноту, где скрещивались и разлетались белые крылья.
Он почувствовал, как сзади его за ремень схватила рука. Обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной. Его оборот вынудил ее руку наполовину обвить его, и лица их сблизились.
– В чем дело? – спросил Боаз-Яхин.
– Отойди от перил, – произнесла она, продолжая держать его за ремень. Ее голос он уже слышал. Они передвинулись на свет из окон салона, и он ясно разглядел ее лицо.
– Вы! – произнес он.
– Ты меня знаешь?
– Вы меня подвозили. Много месяцев назад это было, на той стороне, по дороге к порту. У вас была красная машина, магнитофон в ней играл музыку. Вам не понравилось, как я на вас смотрел.
Она отпустила его ремень. Под рубашкой плоть его пылала там, где его обвивала ее рука.
– Я тебя не узнала, – сказала она.
– Почему вы схватили меня за ремень?
– Мне было нервно видеть, как ты перегнулся эдак через перила и орешь в темноту.
– Думали, прыгну за борт?
– Нервно, и все. Ты смотришься старше.
– Вы смотритесь любезней.
Она улыбнулась, взяла его под руку, пошла с ним по палубе мимо освещенных окон. От ее груди у его предплечья руке было жарко.
– Вы и впрямь думали, что я прыгну за борт? – спросил Боаз-Яхин.
– У меня сын примерно твоих лет, – ответила она.
– Где он?
– Не знаю. Он мне не пишет.
– А где ваш муж?
– С новой женой.
Они обошли по палубе весь паром, затем еще раз. Услышать от нее, что ее муж сейчас с новой женой, было не то же, что слово «разведена», которое возникло у Боаз-Яхина в уме в тот день на дороге.
– Ты изменился, – сказала она. – Стал взрослее.
– Стал мужчиной?
– Стал личностью. Больше мужчиной.
