Только ради денег, отвечал Кляйнцайт. Мои извинения. Попа у него совсем замерзла в союзе с бетоном, безмолвием и скалой внизу.
Сестра стояла, держа каску, слушая лязг падающих в нее денег. Не уверена, правильно ли это, сказала она Богу.
А что тут не так? – спросил Бог.
Это, я не знаю, язычество? – произнесла Сестра.
Надо идти в ногу со временем, сказал Бог.
Мы об одном и том же говорим? – спросила Сестра.
Обычно да, ответил Бог. В смысле, много ли о чем на самом деле можно поговорить. Все это примерно одно и то же, правда же.
Я сказала, это язычество, сказала Сестра.
Я в курсе, ответил Бог, а я сказал, что надо идти в ногу со временем.
Большое спасибо, сказала Сестра. Беседа с тобой очень полезна. В самом деле, не буду больше отрывать тебя от работы.
Да ладно, я только за, если меня отрывают, сказал Бог. Творение вовсе не так трафаретно, как многие считают. Его не делаешь раз – и тут же все готово, как в той оратории Хайдна. Этим изо дня в день нужно заниматься.
Только остановишься веки смежить, как все насмарку, все начинай сызнова. И батюшки-светы, уж я время от времени моргал. К тому же, конечно, есть плохие дни и есть хорошие, совсем как оно в мире происходит. Бывают дни, когда мне хорошая мысль в голову не приходит тысячелетиями. Но ты что-то говорила.
Я сказала «до скорого», ответила Сестра.
До скорых встреч, сказал Бог. С тобой всегда приятно поболтать. С учетом того, что ты человек, ты совсем недурно беседуешь. Мне-то они по большей части чепуху несут. Чтоб хоть сколько-нибудь разумно побеседовать, нужно идти к камням или океанам.
– Думаю, мне больше не удастся вывернуться из этого положения, – сказал Кляйнцайт. – В следующий раз захвачу такое, на чем сидеть. Сколько мы собрали?
Сестра сосчитала.
– Один фунт двадцать семь.
Кляйнцайт взглянул на часы.
– Два часа, – произнес он. – Отнюдь не плохо. Сделаем перерыв на чай.
Они зашли в ту кофейню, где Кляйнцайт пил кофе и ел фруктовые булочки с Рыжебородым. Они с Сестрой взяли кофе и фруктовые булочки, ни тот, ни другая ничего не сказали.
Кляйнцайтова попа оставалась онемевшей, и, думая о том, на чем можно сидеть, он обнаружил у себя в уме кресло в конторе, откуда ему дали под зад. Вместе с креслом явились клиенты и их заказы: зубная паста «Бзик», «Аналь Петролеум Вазелин», «Порча Моторз Интернэшнл», «Городские Концепции Некрополь Лтд.» и «Фиговые Хрустики Палмна-Королевские Дядюшки Жаба». В уме у него кратко взревел по широким скоростным трассам комплекса Некрополя, назначенного заменить собой почти весь город к северу от реки, на «чингис-хане-марке-II» производства «Порчи» Дядюшка Жаб. Широкая пасть Дядюшки Жаба ритмично открывалась и закрывалась, жуя «Фиговые Хрустики Палмна-Королевские». Дядя Жаб пропал, скоростные трассы опустели. В больнице на его тумбочке лежал бланк: гипотенектомия, асимптоктомия, стреттоктомия.
– Пойдемте ко мне? – предложила Сестра.
Кляйнцайт кивнул, встал, опрокинул кофейную чашку, перевернул стул, поднял стул, ударился головой о столик, когда выпрямлялся, схватил глокеншпиль, снова опрокинул стул. Сестра вывела его наружу.
В поезде они держались за руки, терлись коленями. КЛЯЙНЦАЙТ ВЫИГРЫВАЕТ, сказали все заголовки в газетах у всех. Он скромно отвел взгляд, стиснул Сестре бедро. Поднимаясь на эскалаторе из Подземки, он с легким безразличием смотрел на девушек с плакатов белья, мысленно одевал тех, кто не соответствовал его стандартам.
У Сестры. Кляйнцайт вздохнул, когда время раздалось вширь. Книги, да. Пластинки, да. Плакат из галереи «Тейт»: Каспар Давид Фридрих, 1774–1840. Темные корабли, печальное закатное небо, фигуры на переднем плане. Китайский воздушный змей. Пресвятое Сердце, да, и оно тут. Маленький латунный Шива Натараджа, Владыка Танца. Индийское покрывало. В уме у Кляйнцайта вспыхнуло прекрасное смуглое лицо Кришны. Туркменские подушки. Бархатный слоник, цветочные узоры. Войлочный кролик. Снимок Сестры и двух сиделок перед больницей. Фотография Сестры с родителями. Старые круглые часы с маятником в корпусе, стоят.
Сестра зажгла газовый огонь, воскурила благовоние, поставила квартет Моцарта. Пресвятое Сердце и Моцарт, ну, вот они. Пресвятое Сердце помалкивало.
– Джин или виски? – спросила Сестра.
– Виски, пожалуйста, – ответил Кляйнцайт. Подошел к окну. Небо, как и прежде, было серым, колпаки на трубах терпеливы. – Хорошо бы дождь, – промолвил он.
Начался дождь.
– Спасибо, – сказал Кляйнцайт. Газовый огонь урчал. Кляйнцайт приподнял покрывало, одеяла. Простыни и наволочки в цветочек, свежие и новые, не наспанные. Сестра принесла ему выпить, выгнула шею, когда Кляйнцайт ее погладил. Выпивку он отставил в сторону. По-настоящему я это впитаю через много недель, подумал он. Это больше, чем можно поверить.
Сестра в совином сумраке, Сестра выскальзывает из брючного костюма, переступает через штанишки в мареве газового пламени. Сестра жемчужна в сумерках, шелковиста на цветастых простынях, вкусна во рту, богата на ощупь, Кляйнцайт, ошеломленный, стал ничем, исчез, возник, из ниоткуда вошел, изобретая себя как тему, как сюжет. Отвеченный Сестрой, он звучал глубоким ознобом, безмолвием, всё под ним, восставшая Атлантида, золотые купола и восточные ковры, центральное отопление, финики и гранаты, крапчатый солнечный свет, стерео. Далеко под ними Подземка спросила: ты ли Орфей?
Не приходится сомневаться, ответил Кляйнцайт, со временем расширяясь бесконечно вперед, назад. Кто еще мог быть столь гармоничен, столь глубок?
Полегче там у газового огня, не налегай на цветастые простыни, сказала Подземка. Не налегай так на Сестру.
Легче легче легче, отозвался Кляйнцайт.
Не то что легче, может, – позже, сказала Подземка. Проверю тебя потом, гляну, вспомнишь ли.
Вспомню, ответил Кляйнцайт. Как бы мог я э-э, как бы мог я мнэ…
Забудь, сказала Подземка.
Ах да, сказал Кляйнцайт, потерявшись в куполах и гранатах, солнечном свете Атлантиды, оглохнув к дальнему Лазарету, что рычал и ревел, словно минотавр. Они заснули, проснулись, обнялись. Проигрыватель безмолвствовал, наблюдая одним красным глазом.
Сестра поставила «Ein feste Burg ist unser Gott»
[28], они покурили при свете газового пламени. Сестра заштопала Кляйнцайту один носок. Кляйнцайт открыл корпус часов, ослабил перекрученную пружину, пустил часы вновь, вышел, купил шампанского. Сестра сделала яичницу-болтунью, отправилась в больницу на дежурство.
Кляйнцайт остался у Сестры. Каковы были мои воспоминания? – спросил он. Котяра, похороны, Фолджер Буйян. Было ли там что-нибудь еще?
