Чуть дальше, на одном из доходных домов Армянской церкви две доски: здесь жил Федор Иванович Тютчев, гениальный русский поэт, и Михаил Михайлович Сперанский, великий государственный реформатор.
Европейская
Далее Невский пересекается Михайловской улицей, ведущей к дворцу великого князя Михаила, где ныне Русский музей. На Невский и Михайловскую выходит гостиница «Европейская» – самый шикарный отель и ресторан, в былые времена часто и усердно нами посещаемый. В ту уникальную пору шестидесятых полная свобода духа счастливым образом сочеталась с тоталитарной жесткостью цен – и мы могли тогда не только чувствовать свободу, но и как следует отмечать ее.
С начала шестидесятых годов меня влекла «Крыша» – ресторан на пятом этаже «Европейской». Само помещение – чуть приплюснутое, с полуовальной стеклянной крышей, и оттого казавшееся чуть более широким, чем на самом деле, – с круглыми столиками под сенью пальм, создавало сразу ощущение комфорта, жизненного успеха: я в самом элегантном заведении города, среди лучших, знаменитых, и я здесь – свой. Здесь было свободно, легко и, я бы сказал, уважительно.
Достаточно было пройти с улицы Бродского (Михайловской) в крутящуюся тяжелую дверь, кивнуть знакомому швейцару, потом поздороваться с гардеробщиком, сбросить ему на руки пальто, и на лифте подняться на пятый этаж, в буфетную «Крыши», где вдоль стены расположились стеклянные полки с роскошный посудой. Потом надо было поздороваться с женщиной-метрдотелем, но поздороваться отнюдь не просительно, а спокойно-утвердительно. Получив ее кивок-разрешение (на это уходило несколько секунд, ничуть не больше) я появлялся в зале, на виду у всей публики. Тут, конечно, надо было выглядеть достойно, чтобы казаться своим.
Еще не наступили тогда (и никто не ожидал, что наступят), те чудовищные изменения в мире моды, когда можно прийти в ресторан в лыжном костюме и кроссовках.
Шестидесятые – самая элегантная эпоха из всех, что я застал. Конечно, костюм – как правило, шикарный, без единой морщины, как говорится, влитой… красивая рубашка и обязательно галстук, всегда яркий, из роскошной ткани… не то что теперешние мышиные хвостики, словно стесняющиеся самих себя и при этом стоящие невероятных денег.
…Вернемся лучше в прежние времена. Я и сидящие за столиком не разглядывали друг друга – лишь краем глаза определяли: это – свой! Минуту я стоял в арке входа – и уже учтиво подходил официант в черном костюме и бабочке и указывал на свободный столик. Шел за мной, отодвигал – подвигал стул, пока я садился, или – два стула, если приходили вдвоем. Почувствовав негу, комфорт и уважение, я оглядывал зал: все свои. Пусть даже незнакомые, но – свои.
Почему я, студент-третьекурсник, чувствовал себя достойным этого места? – время было такое. Необходимы были красота, импозантность, образованность, интеллигентность, эрудиция – и появление в лучших местах. И сделаться на «Крыше» своим было так же важно, как получить «красный диплом». Почему мое поколение выросло таким уверенным и успешным? Потому что молодость прошла не в подворотне или в подвале, как у других, а в лучшем ресторане, где собиралась общество – еще «тогда»!
– Так что же? – лениво подумывал я, развалясь в кресле, благожелательно оглядывая зал. – Выходит, от чего ушли, к тому пришли? И лучшее – это оказывается – то, что существовало еще при царизме?
Теперь уже, значительно позже, у меня возникает другой вопрос: если бы царизм длился вечно – пустили бы нас туда?
«И как это вообще может быть? – воскликнет студент нынешний. – Со стипендией – и в лучший ресторан?..»
Феномен времени! Известно, что до революции «Крыша» была любимым рестораном студентов-аристократов, «белоподкладочников», как называли их. Особенно часто тут гуляли студенты Института путей сообщения, заведения аристократического… Но как же мы, дети советских родителей, оказались тут? Как же, интересно, мы гуляли на «Крыше», на какие деньги?
Дело в том, что нам выпало время уникальное, которое не повторится. Наступившая уже свобода духа, поднявшая «нашу волну», сочеталась удивительным образом с сохранившимися еще устоями прежнего государства. Перед нашими встречами с моей будущей женой Ноной я заходил в сберкассу и каждый раз снимал ровно десять рублей… И этого хватало на вкусный ужин: миноги, горячая бастурма (все по две порции) и бутылка сухого. Это было место для молодых, место для счастья, для красивой любви.
Полумрак, томная музыка, лениво скользящий по залу луч прожектора со сцены, вдруг высвечивающий на столе бокал с ярко-желтым соком манго. Такой интенсивный цвет и вкус больше мне не встречался – может быть, потому, что именно там и тогда я ощутил роскошь – впервые?
Невдалеке за столиком – знаменитый (не только талантом, но и образом жизни) художник Желобинский с великолепной шапкой русых кудрей, с прелестным взглядом огромных голубых глаз, в ослепительно белом жилете… который на ком-то мог показаться чрезмерно роскошным, но на нем он гляделся волшебно – глаз не отвести.
Рядом с ним его постоянная спутница (жена?.. паспорт при входе тут не спрашивали), великолепная (чуть старше его) знаменитая Ирина Бергункер во всем черном, худая, казавшаяся даже чуть изможденной – в те времена, когда еще не было моды на худобу, опережавшая моду… Огромные черные глаза, слегка трагические. Как сейчас вижу ее. Не с нее ли началась у нас мода на женщин утонченных, «жгутиков», перевернувших наше сексуальное сознание?
Главное – тогда красавицы были «штучными», их знали по именам, у каждой была своя история и неповторимое лицо… Конвейер стандартного женского гламура заскрежетал значительно позже. А тогда были – Ирина Бергункер (даже фамилия волнует), Жанна Бончковская, тоже часто бывавшая на «Крыше» (и вскружившая голову главному кумиру и плейбою нашего поколения – Василию Аксенову, выпускнику Мединститута и тоже завсегдатаю «Крыши»), и Ася Пекуровская, красивая, насмешливая и неповторимая, покорившая сердце еще неопытного Довлатова, который полетел к ней, как мотылек к огню… Увлекался Асей и Василий Аксенов тоже…
Но любила ли кого-нибудь сама – роковая Ася? Вопрос. Может быть, разве что талантливого физика с непростой фамилией Римской-Корсаков? Наверное, да. Физики тогда тоже принадлежали к бомонду и «Крышу» жаловали. Особо запомнил я там ученого – красавца Гулю Березина, который к тому же фехтовал на мировом уровне… Еще в советские времена он возглавил иностранный отдел легендарного Физтеха, самой известной в мире нашей научной фирмы, и тогда уже ездил за рубеж с блистательными докладами – и привозил великолепные шмотки… Леня Романков, тоже физик, красавец и острослов, впоследствии депутат, один из ярких деятелей эпохи борьбы за демократию в Петербурге, пишущий интересные книги…
