Кажется, обошлось.
Глава 7
Это называется сова.
Еще один пункт в бесконечном перечне того, чего следует остерегаться маленьким опоссумам. Впрочем, когда они подрастут, хищники уже не будут представлять для них такую угрозу.
Амлет жив, только поцарапал нос, ободрал колени да еще сломал хвост, и теперь он навсегда останется кривоват. Но после случившегося гастроли на тропе приходится отменить, и новых выступлений пока не ожидается.
После той ночи Амлет изменился. Апельсинка замечает, что манера игры у него стала иной. Он больше не вопит «Быть или не быть!» и не выпячивает грудь. Чудом избежав когтей совы, он перестал строить из себя звезду и держится поближе к Апельсинке. Поговаривают, что он «не верит в свои силы».
Мама не жалуется, хотя спина у нее изранена. Мама говорит, что это все луна. В ярком свете любой становится беззащитен.
– Вот вам и еще один урок: следите за луной и за звездами. Свет – очень важная вещь, от него может зависеть успех или провал всего представления.
Проходит неделя. Опоссумы изо всех сил стараются позабыть о страшных совах и о том, каким предательским может быть свет полной луны. Теперь, ведя детенышей вверх по дереву или перетаскивая их на спине, мама очень редко дает им советы. Она все больше молчит и смотрит куда-то вдаль, на что-то видимое ей одной. Она и здесь, и не здесь.
Еще несколько ночей спустя, когда луна успевает постареть, а в ветвях воет ветер, мама объявляет:
– Сегодня мы расходимся и начинаем сольные выступления.
Маленькие опоссумы пугаются. Они никогда еще не выступали поодиночке; наоборот, мама приучила их работать труппой. Но мама продолжает:
– Этой ночью вы пойдете и сами найдете себе пищу. И это не генеральная репетиция. Я хочу увидеть, чему вы научились.
Алан обматывает хвост вокруг живота и утягивает талию. Кажется, ему от этого не очень приятно. Он спрашивает:
– А можно мы лучше выступим труппой? Мы ведь всегда вместе, и…
Мама прерывает его взмахом лапы:
– Вы уже большие. И сильные. Вы готовы к главной роли.
Мамин голос становится мягче, в нем проскальзывает нотка грусти.
– Помните, я рассказывала вам о своем детстве и о моих сестрах Валенсии и Валери?
Маленькие опоссумы кивают.
– А как мы однажды встретили мою сестру Вильму, помните?
Дети снова кивают.
– Но мы с Валенсией, Валери и Вильмой теперь живем поврозь. А Вэнса, Ванду и Вольдемара я не видела с детства. Вольдемар говорил, что хочет выступать на экране, и, думаю, он своего добился.
Маленькие опоссумы молчат. Мама тоже ненадолго умолкает, а потом продолжает:
– В этом году на праздники я побывала в водостоке, где мы родились, и оставила там подгнившую грушу. Я шла почти всю ночь. Можно было бы быстрее, но шел дождь. И еще я нашла спагетти, свернула из них венок и украсила им грушу. Но в ответ никто ничего не оставил. И все равно мы семья, и этого не изменить, даже если мы совсем не видимся.
Дети сидят не шелохнувшись.
Антонио шепчет на ухо Апельсинке:
– Это называется ностальгия.
Апельсинка наклоняется ближе:
– Это тоже про театр?
– Нет, – шепотом отвечает Антонио, – это когда вспоминаешь, как раньше было хорошо. Для этого даже притворяться не надо.
Но мама не говорит больше ни слова о своих братьях, сестрах, о том, где они живут и нашел ли кто-нибудь из них грушу с венком из спагетти. И вовсе ничего не говорит о своей маме. И о папе – тоже.
Вместо этого она проворно разворачивается, и теперь детям виден только ее хвост. Она говорит:
– Вы знаете, что делать. Вы рождены для сцены. Ничего не бойтесь. Избегайте уличных фонарей. Вообще не выходите на свет. Будьте настороже. Не говорите с незнакомцами, особенно со скунсами. Перед тем как перейти серую тропу, поглядите в обе стороны.
С этими словами мама удаляется.
Анджи выскакивает вперед и почти умоляющим голосом кричит те слова, которые вертятся на языке у каждого:
– Мама, а как же чудища?
Мама не замедляет шага. Голос у нее сдавленный, будто она проглотила большой кусок и он застрял в горле:
– Самое главное: как только небо начнет светлеть, ложитесь спать.
Мама поднимает голову, и дети видят, что кончик ее носа подергивается.
– Если придет беда, прикидывайтесь мертвыми, как я вас учила. Весь мир – театр.
Даже не оглянувшись, мама ныряет в заросли плюща и исчезает из виду.
Маленькие опоссумы ошеломленно переглядываются.
До истории с совой Амлет непременно закричал бы, что не боится ходить один. Но теперь он просто стоит молча в темноте и смотрит туда, где только что стояла мама.
Антонио делает глубокий вдох и начинает говорить. Ему хочется думать, что получается убедительно:
– Мама права. Мы же репетировали. Мы знаем, что делать. Мы ко всему готовы.
Верхняя губа Алисы подрагивает, обнажая зубы. Но это не улыбка. Губы у Алисы дрожат. Она говорит редко, но сейчас решительно заявляет:
– Ладно, я пошла.
И не успевает никто и слова сказать, как она растворяется в темноте.
Аттикус по привычке кричит:
– Я все скажу маме!
Темноглазый Алан испытующе глядит на брата:
– Что ты ей скажешь?
– Что она не сказала «до свидания», – грустно отвечает Аттикус.
Эти слова повисают в воздухе.
О ком он говорит – об Алисе или о маме?
Переспрашивать никто не решается.
Глава 8
Они голодны. Делать нечего – приходится отправляться на поиски еды.
Мало-помалу опоссумы расходятся в разные стороны. Абдул и Алан идут поглядеть, не найдется ли чего на склоне холма, где растут деревья с клейкой корой. К коре часто прилипают глупые мухи и всякая мошкара.
Алехандро, Анджи и Аттикус решают покопаться на поле неподалеку, вдруг да повезет. Вроде бы они учуяли гниловатый запах из-под груды хвороста: наверное, там что-то съедобное.
Альфонс объявляет, что пойдет на ручей, что под сикоморами, – там часто застаивается вода, и можно найти маленьких жаб и скользких саламандр. Аякс, Августа и Альберта с растерянным видом бредут в разные стороны.
