Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,
И лодка моя наречной догнивает мели…
Наталья Евгеньевна показала мне еще одну книгу из библиотеки композитора Валерия Александровича Гаврилина – мой сборник «Николай Рубцов: Вологодская трагедия», в который помимо стихов поэта я включил и свою повесть – биографию Николая Рубцова «Путник на краю поля».
Гаврилинская закладка в этой книге вставлена между станицами 8 и 9 повести, как раз на словах о том, что, быть может, и было самым главным в жизни Николая Рубцова:
«По его стихам точнее, чем по документам и автобиографиям, можно проследить его жизненный путь, но дело не только в этом. Конечно, многие настоящие поэты угадывали свою судьбу, легко заглядывали в будущее, но в Рубцове провидческие способности были развиты с такой необыкновенной силой, что, когда читаешь написанные им незадолго до смерти стихи:
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат березы… —
охватывает жутковатое чувство нереальности. Невозможно видеть вперед так ясно, как видел Рубцов! Хотя – сам Рубцов говорил: „мы сваливать не вправе вину свою на жизнь. Кто едет, тот и правит, поехал – так держись!“ – отчего же невозможно? Очень даже можно, если учесть, что Рубцов и жил так, будто писал самое главное стихотворение, и, совершенно точно зная финал, ясно представляя, что ждет впереди, даже и не пытался что-либо изменить… Потому что не прожить свою жизнь, не пройти назначенный ему Путь до конца он не мог, да и не хотел»…
Еще сохранились такие записи Валерия Гаврилина, которые напрямую к Рубцову не относятся, но которые необходимо вспомнить, если мы говорим о «Рубцовском вальсе».
«Вальс, русский вальс – праздничная тоска, тщета и торжество жизни, пир и похмелье».
«Секрет вальса. Человек весь – двудолен. Ноги, руки, глаза, ноздри, полушария, ходьба и т. д. Тайна вальса – в наличии третьей доли, ни на что не опертой. Она нейтрализует, отвергает два полюса земной гравитации; момент третьей доли – и человек парит над землей и телом и душой…»
В одном из последних интервью Валерий Гаврилин снова и снова возвращается к имени Рубцова, говорит, что Николай Рубцов, образ его стихов занимает его мысли.
Я перечитываю это признание нашего великого композитора, и мне кажется, что Валерий Гаврилин слышал тогда гулы, которые ясно различал Николай Михайлович Рубцов.
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля – останься, мое божество!
И трудно, трудно отделаться от мысли, что эти гулы русской судьбы и слышал Валерий Гаврилин, когда уходил из жизни, сидя в кресле в своем рабочем кабинете…
Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую легкую тень.
И только, страдая, израненный бывший десантник
Расскажет в бреду удивленной старухе своей,
Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей…
Как и Николай Рубцов, Валерий Гаврилин умер в крещенские морозы. И в этом его судьба оказалась сходной с судьбой великого русского поэта.
А рубцовский вальс был. Его слышали многие… Некоторые, как это можно судить по воспоминаниям, слышат его и сейчас. В своей душе.
Обретение русской судьбы
Наше время, когда в истории России происходят чрезвычайно важные и безусловно переломные события, как вехами, обрамлено двумя девяностолетними юбилеями великих русских писателей-историков.
В ноябре 2017 года мы отметили девяностолетний юбилей Дмитрия Михайловича Балашова. В июле 2018 года девяностолетний юбилей его погодка, Валентина Саввича Пикуля.
В последние десятилетия советской эпохи мало кто из писателей пользовался такой популярностью, как эти романисты.
Их книги продолжают читать и сейчас, когда книжный рынок заполнен бесчисленными трудами, связанными с русской историей, но тогда за книгами Пикуля и Балашова гонялись, их книг ждали, потому что оба они говорили об истории нашей страны то, что невозможно было прочитать ни в учебниках, ни в исторических исследованиях.
И только непрекращающейся прижизненной травлей этих русских писателей, только полудобровольной-полувынужденной самоизоляцией их в отдалении от литературных центров и можно объяснить, почему эти, пожалуй, самые популярные прозаики восьмидесятых годов оказались разведены в общественном сознании.
Между тем, сравнивая биографии этих, безусловно, самых значительных исторических романистов второй половина двадцатого века, мы обнаружим воистину поразительные совпадения в их биографиях.
Посудите сами. И Дмитрий Балашова, и Валентин Пикуль – погодки. Оба они родились и выросли в Ленинграде. Оба мальчишками попали в блокаду и именно здесь пережили то, о чем писал их сверстник поэт Юрий Воронов:
В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?..
Нам в сорок третьем
Выдали медали
И только в сорок пятом —
Паспорта.
И в этом нет беды,
Но взрослым людям,
Уже прожившим многие года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда.
Слова о том, что «мы не будем ни старше, ни взрослее», чем тогда, с полным правом можно отнести и к Валентину Саввичу Пикулю, и к Дмитрию Михайловичу Балашову.
Оба они весной 1942 года едва живыми были эвакуированы на Большую землю. У обоих в 1942 году погибли отцы. Оба прошли свои главные университеты на Севере.
Если мы прибавим, что оба они и умерли в один день с разницею в десять лет – накануне убийства царской семьи, то остается только подивиться замыслу Божию об этих наших великих современниках-соотечественниках.
Обратите внимание, что, будучи современниками, и Дмитрий Балашов и Валентин Пикуль не только в жизни, но и в своих многочисленных романах нигде не пересекались друг с другом. Между ними как бы существовал договор о разделе поля русской истории.
Валентин Саввич писал о послепетровской России и не уходил глубже семнадцатого века. Дмитрий Михайлович Балашов не поднимался дальше шестнадцатого века, рассказывая о временах рождения и расцвета Московской Руси.
