Юлга смутилась еще больше.
— Тебе, наверное, она не очень понравилась. Ну, она кажется легкомысленной на первый взгляд, и это ее возвращение… под утро… и она почему-то тебя невзлюбила…— Юлга развела руками.
Варт улыбнулся.
— Когда она возвращалась, от нее пахло… цветами, но слишком слабо для той степени увлеченности, которую она изображает. Расчета в твоей матери гораздо больше, чем легкомыслия. — и сменил тему. — Говорил уже, что уезжаю в поход на байдарках прямо сегодня? С утра ощущение, как будто что-то забыл.
— На байдарках?
Юлга явно этого не ожидала.
Варт прикинул, что скоро Ярт встретится с Селией, а это наверняка будет совершенно отдельная история, и страшная битва характеров, потому что Жаннэй, скорее всего, получит вожделенное «Наль» в придачу к своей собственной фамилии, и практически стопроцентно поселится здесь же. А значит, Селия будет уговаривать Ярта, чтобы тот замолвил слово перед Пекхом… да Окос забери, она же здесь будет жить как минимум до следующего собрания родителей сокружниц, и все это время будет Варта тихо ненавидеть и разбираться с Яртом. С одной стороны бешеные эмоции Налей, с другой — некромантские выбросы Ярта, да еще и эта фарфоровая кукла Жаннэй будет все время неожиданно появляться из-за угла, ну нет, оставаться тут - гиблое дело.
Кивнул, прижимая платок к носу.
— Да. На байдарках.
— И… когда вернешься? — Юлга искренне огорчилась.
— Не знаю. Как река отпустит — я пойду с водниками, у них какие-то странные критерии. — Пожал плечами, стараясь врать как можно убедительнее.
На самом деле он просто собирался завалиться в Керново холостяцкое жилище. Это было место, где можно было пожить несколько дней, пока не разрешатся проблемы. Керн никогда не отказывал. Не так уж часто он ночевал этой квартире, гораздо чаще оставался в родовом гнезде, двухэтажном доме в квартале водников, так что ему это было несложно.
Может, конечно, там кроме Варта сейчас еще кто-нибудь кантуется, но тут уж ничего не поделаешь.
— Ну, тогда… удачи тебе.
Юлга сказала это как-то потерянно.
— Тут будет Ярт, тут будет Селия, с Жаннэй пообщаетесь, обещаю, ты вообще забудешь, что здесь еще кто-то был, Панда. Не вешай нос, ладно?
Варт не понимал, почему чувствует себя виноватым. В конце концов, он же не Юлгу не одну бросал, и даже байдарки эти вспомнил, чтобы Юлга не думала, что это ее мать причина его бегства, и не пыталась что-то с этим делать и как-то что-то налаживать.
— Да… не буду. И обязательно во всем разберусь.
На лице у нее была написана решимость, да и вообще — от нее просто таки разило решимостью. Варт посмотрел на ее нахмуренные брови, и дал ей три дня. Максимум дня через три она раскусит его ложь про байдарки.
Она уже сейчас что-то подозревает. И в кого она такой параноик? А, точно…
А что будет, когда она его раскусит? Нет, ей сейчас нельзя врать, даже из самых лучших побуждений нельзя, расценит как предательство. Варт попытался исправить ситуацию.
— На самом деле… На самом деле, не байдарки. Соврал. Думал, совру, ты не будешь беспокоиться, но ты беспокоишься, ну и…
— Давай договоримся. Либо молчи, либо говори правду.
— Не могу обещать. — Честно сказал Варт. — Но постараюсь.
— И куда же ты?
— К Керну, помнишь же Керна? Это спальный район около квартала водников.
— Я с… — Юлга осеклась, смутилась. — В смысле, ничего если я с тобой схожу, помогу переехать? Просто чтобы знать, где тебя искать, если вдруг что…
— А маме не проболтаешься? — Как можно более серьезным тоном спросил Варт.
Юлга поддержала шутку.
— Буду молчать, как дохлая рыба! Вот те клятва!
— Тогда ладно…
Если бы кто-нибудь еще вчера спросил у Жаннэй, что она чувствует, она бы ответила: «Ничего» и это была бы правда.
Одна дочь каждого поколения рода Есса всегда была откупом, уезжала жить в земли корневого рода — рода Лаллей, богини воздуха и связей, и в этом роду Жаннэй была этой дочерью. Род Лаллей жил в Валлоу, маленькой стране, граничащей с Кеттом, род Есса переехал оттуда в Кетт около двух веков назад. Основатель его Кеттской ветви, Вольхемар Есса, официально приехал в Кетт по работе: тогда род Есса занимался разведением почтовых голубей. Вольхемар был четвертым сыном, и на родной земле у него почти не было шансов заработать достаточно, чтобы прокормить семью — просто потому, что и так небольшие доходы от семейных голубятен растаскивались по карманам старших сыновей.
Валлоу всегда был закрытой страной, и чтобы получить разрешение на выезд, Вольхемару пришлось оббить немало порогов. В результате он добился своего, но при нескольких условиях. Не считая мелкого шпионажа, он обязывал свою ветвь рода отдавать одну девочку поколения обратно, на родину, на воспитание дальним родственникам. Так в Валлоу всегда оставался заложник кеттской ветви рода Есса, из-за чего было гораздо проще требовать от тех, кто остался в Кетте, безоговорочной верности давно уже не родине.
Впрочем, это никогда не казалось никому таким уж сложным условием. Современники отзывались о Вольхемаре как о неотзывчивом, черством человеке, и именно таким он и был. К тому же, его жена была плодовита и подарила ему двенадцать детей, из которых восемь были девочки. Одна-единственная дочь не показалась ему большой ценой, что уж говорить о внучке… Жаннэй была пра-пра-пра-пра-правнучкой, и все с рождения знали, что именно она будет седьмой Есса, которая отправится в Валлоу.
Однако Жаннэй это не устраивало.
В Кетте были рода, соблюдавшие радикально-патриархальные традиции, но, в общем и целом, у женщин в Кетте были определенные права, и этих прав было гораздо больше, чем у женщин Валлоу. Жаннэй с детства приучали к тамошним порядкам: не смеяться. Не демонстрировать эмоций на публику. Не смотреть в глаза старшим. Не носить слишком открытого.
Жаннэй почти не чувствовала эмоций, так что ей пришлось очень постараться, чтобы научиться их изображать — просто назло воспитателям. Она не понимала, почему ее сестры могут носить красивые платья и брюки, а она вечно должна носить одну и ту же традиционную хламиду. Ей никто так и не потрудился объяснить, ограничившись простым «надо». Она не чувствовала себя обиженной, но своим логичным и острым умом понимала, что здесь кроется какая-то несправедливость, и если она ее стерпит, то ей будет еще хуже.
В первый раз она подожгла родной дом, когда ей было шесть лет.
Во второй — когда ей было восемь.
В третий раз она подожгла дом на свой одиннадцатый день рождения, и тогда-то ее в первый раз и застукали за этим занятием. Отобрали спички, лишили ужинов не месяц, перестали позволять есть то же, что и остальным девочкам, потому что в Валлоу существовал некий список запрещенных продуктов, и отныне Жаннэй нужно было его соблюдать.
