Бинка знала и Дангу «до» и Дангу «после», и это были совершенно разные люди.
Данга «до» был куда мягче, честнее и смешливее Данги «после». Он даже умел плакать. Не то чтобы Бинка по нему скучала: они тогда почти не общались. Но иногда она волей-неволей ловила в нем-сегодняшнем того, старого, и почему-то радовалась ему, как доброму знакомому.
В следующий раз Данга не раздумывая воткнул в обидчика ножницы; новость облетела школу, Вааров даже вызвали к директору. Но никого так и не наказали: Ваары, вместо того, чтобы покаянно рыдать и извиняться, поддержали своего сына, а родители того волчонка поддержали своего, и наказание спровоцировало бы межродовую распрю. А нынешний директор не случайно уже сорок лет сидел на своем месте: он как никто умел заминать такие случаи и успокаивать родителей.
Сначала вокруг Данги-после собирались только слабые, которым надоело быть слабыми. Он не искал их специально, но, услышав его историю, они стекались к нему, как железные опилки к магниту. Пара песчанок, Козел, сама Бинка… И через пару лет, увидев, как разрослась его компания, Данга предложил объявить себя стаей. А уже в стаю… начали приходить и сильные.
Бык. Хромоножка, но все ж таки Волк. Буур.
Это были слабейшие из сильных, которых не брали в их стаи, и с которыми сильнейшие из слабых вполне могли держаться на равных.
Их главным преимуществом перед другими была численность и сплоченность.
Но время шло, и те, кому суждено было вырасти в обладателей более мощной трансформации, росли. Бинка однажды с ужасом поняла, что Буур сильнее ее — просто потому, что парень и Медведь. Для того, чтобы опрокинуть его на пол, ей все еще требовалась всего пара точных движений, но этого ощущения забыть она уже не могла.
Все менялись, и только Данга оставался тем же. Спокойным, уверенным в себе, несмотря на свою почти девичью хрупкость и одну из самых слабых трансформаций Тьмаверста. Даже зимой, вялый, сонный и ленивый, он был куда умнее всех своих подчиненных.
Оглядываясь назад, Бинка не могла вспомнить ни одного случая, когда дело доходило бы до крови (если, конечно, не считать бесчисленных царапин) и серьезных травм. Данга всегда осаживал сородичей, не давал им переступить одному ему ведомую черту. Они были шпаной, и их даже другая шпана опасалась, но это было… как игра. Дележка территорий и споры с другими такими же «стаями» заканчивалась максимум, разбитыми коленками, внутристайные разногласия решал Данга, а все те первобытные обычаи, вроде посвящения новичков, он не отменил, но обошел, сделав их выполнение для своей стаи, в которой почти не было хищников, простой формальностью.
Все показалось серьезным лишь однажды: когда Буур в первый раз бросил Данге вызов. Тогда же пролилась первая кровь: у Данги она была темная, вишневого цвета, и капала медленно, хоть рана и была серьезной, и бледный, бледнее обычного, Данга снял тогда футболку, скомкал и прижал к рассеченному когтями боку. Буур в тот момент зажимал хлещущий из сломанного носа алый фонтан обоими руками и выл, испуганный. Он проиграл, когда выпустил когти: договаривались без трансформаций. Но сломанный нос послужил ему уроком.
Буур думал, что ему достаточно выпрямиться во весь свой немалый для одиннадцатилетки рост и наброситься, чтобы Данга-дрыщ испугался. Он ошибся. Данга не испугался, даже когда его зацепила лапа (на адреналине Буур не удержал контроля и пошел, по медвежьи широко распахнув объятья), ударил резко в нос, всего себя вложив в удар-прыжок, и только потом вывернулся и отступил в сторону — безразличный и невозмутимый. У Медведей нос самое чувствительное место, вот что он потом сказал Бинке. Главное — знать, куда бить. Она запомнила.
А еще он в тот холодный осенний день пришел биться в летних шортах, чтобы все видели — уж он-то не жульничал и ни на секунду не терял контроля. Его ноги оставались полностью человеческими, обычными худыми мальчишескими ногами с острыми коленками, даже когда хлынула вишневая кровь. Данга держал своего зверя куда крепче многих взрослых, и продемонстрировал свое искусство всем желающим. И это Бинка тоже очень ясно запомнила.
Иногда Данга ее пугал.
Немножко.
Хотя она никогда бы себе в этом не призналась.
Когда она ударила Умарса, она ликовала.
Это оказалось так… легко. Взмах — и течет струйкой алый ручеек из рассеченной брови. Вовсе не слабо. Она — может. Такое окрыляющее чувство, и она ждала одобрения — классно же вышло! Красиво! Изящно! Точно!
И стая одобрила: кто-то присвистнул, кто-то заулюлюкал, Буур полез за деньгами… Ее воспринимали, как бойца: от одной мысли петь хотелось.
Но потом она заметила, что у Умарса лицо стало такое же бледное, как у Данги, когда тот прижимал к боку окровавленную футболку. И кровь, много крови… Противно засосало под ложечкой. Чистая радость вдруг загорчила, превращаясь во что-то другое…
Данга встал рядом с опозоренным котенком, а на Бинку даже не взглянул. И Бинка едва удержалась от того, чтобы крикнуть, предупредить — лишь потому, что верила, что Данга всегда сильнее.
И котенок слишком жалкий, чтобы броситься, целясь когтями в лицо.
Данга защищал ее, хотя она не просила. Но обижаться на него за это было бы слишком… по-девчачьи. Вожак всегда защищает, на то он и вожак. Вместо этого она встала с ним плечом к плечу, признавая, что сделала большую глупость.
И согласилась с его дурацким планом. Хотя… ну какой может быть вожак, если не Данга?
Она не решилась этого сказать. Потому что была виновата в его падении.
Бинка вообще все портила. Сама по себе. Ее родители развелись, когда ей было два — из-за нее; ее сестры знать ее не хотели из-за того, что она получилось такой вот… неудачной. Летягой. И мама…
Из нее не выйдет ни хорошей Белки, ни хорошей женщины, вот так.
Бинке много раз говорили, что ей нельзя заводить семью. Чтобы таких же уродов не плодить. И вообще никто ее такую замуж не возьмет. Никогда.
Мама хотела сдать ее в Дом Хвостатых, когда она родилась. Но отец забрал Бинку и вернулся в дом своей матери, отказавшись ее отдавать и доказав, что это хоть и редкая, но нормальная трансформация, которая встречается в его роду. Потом был долгий и болезненный бракоразводный процесс: утверждая, что отец перед свадьбой скрыл от нее родовой Хвост, мама тянула время и просила все больше и больше денег.
Конечно, Бинка не помнила, но сестры с удовольствием расписывали происходившее в красках.
Они остались с матерью, и в короткие встречи демонстрировали самую настоящую родственную ненависть. А что еще ожидать, если встречались они в основном на поминках и, гораздо реже, на свадьбах?
Данга сказал однажды, что это малая цена, которую стоит заплатить за возможность летать. Бинка так не считала, вряд ли он смог бы понять. У него были родители, которые его обожали, и старший брат пусть частенько на него ворчал, но все равно Дангу любил. А у Бинки был только вечно уставший отец, сутками пропадавший на работе, и бабушка, которая никогда не винила ее в разрушении брака сына прямо, но частенько вздыхала, как же Бинке не повезло.
