Ким бросил взгляд на сидящего на берегу Герку. Вокруг него хлопотала Лиль и пара песчанок, которых та позвала на помощь. А еще виноватый Умарс, который никак не мог понять, куда себя деть. Стоило подозвать Умарса к себе и хорошенько отчитать… но Ким знал, что в случившемся есть и его вина. Он сам это допустил.
Да уж, жаль, что Кима не вытянет из беды изящная женская ручка. Придется самому выбираться из этого болота.
Так или иначе.
Похоже, свой кошачий хвост все-таки придется отбросить. Ну и ладно, все равно он ему не шел.
Глава 12
В автобусе пахло бензином. Было холодно и при этом душно: на остановках двери пропускали очень немного воздуха и очень много людей.
Жаннэй с превеликим удовольствием дошла бы до больницы пешком, но тихий голосок внутри нее неумолимо отсчитывал время до того самого момента, как станет слишком поздно.
Поздно для чего?
Этого она не знала.
Наверное, будь у Жаннэй возможность спросить у сестры, та назвала бы это состояние «тревогой», но Жаннэй не была в этом уверена. Быть может, это интуиция вдруг решила подать признаки жизни.
Ылли вела Герку-в-теле-Лиль какими-то особыми песчаночьими дворами: еще один повод для беспокойства. Несмотря на все видимое простодушие мышки, Жаннэй никак не могла до конца ей довериться. Даже скорее из-за ее простодушия: Ылли продемонстрировала удивительную способность не придавать значения важнейшим вещам, раздувая при этом мелочи до невиданных размеров. Она могла чего-то не договорить и без злого умысла, просто потому, что в ее мышином мозгу замкнуло не те контакты.
Ким настоял на том, чтобы поехать с Жаннэй. Он удивительно спокойно относился к мышиным заскокам, как будто повидал в исполнении тьмаверстцев крендели куда хуже, и это превратило его нервы в стальные канаты.
«Я доверяю Ылли, потому что она хочет добра и вполне понимает, что делает», — сказал он, когда они решали, как будут добиться до больницы, — «и я доверяю Герке».
«Но ты хочешь поехать со мной», — заметила Жаннэй и с удивлением услышала в своем голосе нотку обиды.
Ким постучал незажженной сигаретой о край пепельницы.
«Ылли должна Герке, и здесь это значит очень многое; ты никому не должна», — наконец сказал он, виновато отводя глаза, — «Ты мне очень нравишься, и ты выглядишь надежной, как… как… ледяная глыба? Ты не сделаешь глупости на горячую голову, я очень ценю это… И я хотел бы тебе верить; но я не уверен… что это твои проблемы».
И Жаннэй понимала, что он прав. Она бы тоже себе не доверяла на его месте. Потому что в отличие от Кима, который стал этим детям другом, или Ылли, которая задолжала Лиль и Герке здоровье собственного сына, она была всего лишь мелкой чиновницей, приехавшей уладить проблему так, чтобы она не создала лишнего шума.
И отсутствие шума было первостепенной задачей.
Это было… логично.
Но когда освободилось место у окна, Жаннэй юркнула туда и отвернулась так, чтобы и краем глаза не видеть Кима, рассматривая проносящиеся мимо улицы.
Она всегда старалась поступать правильно. Но сейчас она была сбита с толку. Как будто какой-то злой пират, как в той детской книге, положил ей топор под внутренний компас, и стрелка начала вести себя расхлябанно и нервно, совершенно не собираясь указывать верное направление и направление вообще.
Слишком мало информации.
Она знала лишь, что Герке и Лиль нужно устроить встречу и поменять их обратно. А что будет потом… то будет.
В кармане вдруг завибрировал телефон.
— Ланерье? — спросила Жаннэй без особого, впрочем, удивления.
— Я звоню… зачем же? — обескураженно спросил Ланерье и Жаннэй вдруг ясно увидела его отражение в оконном стекле: худющего парня — белые глаза слепо вглядываются в пустоту, тонкие пальцы треплют одну из бесчисленных белых косичек, острый птичий нос вот-вот вырвется из отражения и проткнет кого-нибудь — если переносица прежде не порвет натянутую тонкую кожу.
Он вдруг повернул голову в ее сторону: его глаза ничего не видели, но на интуицию он никогда не жаловался и всегда чувствовал ее взгляд.
— Я хотел рассказать притчу… про девочку, жабу, мышку, кошку… но запутался в действующих лицах, — жалобно сказал он, — но я могу сказать, кто больше всех виноват. Сказать?
Жаннэй промолчала.
Обычно она… нет. Не в этот раз.
В этот раз она молчала, сжимая трубку в дрожащих пальцах.
— Обычно ты сразу же сбрасываешь звонок, Жаннэй, — Ланерье искривил тонкие губы, — что с тобой случилось? Каждый раз, когда я звонил тебе, чтобы рассказать притчу, ты тут же отключала телефон. Я звонил тебе, зная, что ты так сделаешь. Быть может, только потому я тебе и звонил? Чтобы ты имела возможность послать меня и мои притчи. У Лаллей не выспросить ответа, но я всегда думал так.
— Я… — Жаннэй задумалась, и сказала медленно, — похоже, мне и впрямь нужна эта история.
— Впервые ты больше нуждаешься в ответе на загадку, чем в возможности ее разгадать, — вздохнул Ланерье, — извини. Я не могу дать тебе то, что тебе нужно. Если бы ты этого не хотела — то пожалуйста, но вот так… Иногда мне очень жаль, что я не служу какой-нибудь менее сумасбродной богине…
— Я понимаю, Ланерье.
Она и правда понимала. Ей удалось избежать серых жреческих одеяний; Ланерье же закутали в них, как в кокон, чуть ли не сразу после рождения. Она знала, чего он лишен, даже лучше его самого — потому что у нее-то была возможность жить иначе.
— Нас с тобой, Жаннэй, когда-то лишили права принимать участие в судьбах людей, — вдруг сказал он, — тебя сделали безучастной; я же — глас шальной судьбы, ее руки и орудие, часть целого — сам по себе ничто. Но, похоже, ты все-таки смогла влипнуть в историю? Не наблюдать со стороны, а стать ее частью?
Жаннэй впервые за поездку посмотрела на Кима. Он крепко ухватился за поручень и, кажется, подремывал стоя, не замечая, как от него шарахаются другие пассажиры. Вокруг него образовалась зона отчуждения — около метра. И благодаря тому, что он нависал над местом Жаннэй, ей было чем дышать в переполненном автобусе.
Хоть воздух этот и был пропитан не слишком приятным запахом дешевых сигарет.
Она смогла стать? Или ее втянули?
Или она захотела, чтобы ее втянули?
Втянулась?
— Не знаю, хорошо ли это.
— Но ты ведь к этому стремилась? — Ланерье вдруг улыбнулся, так, как улыбался только он, чуть жутковато, обнажив сразу и верхний и нижний ряд зубов, — может, чтобы заслужить право влипать в истории, надо хоть из одной выкрутиться самостоятельно? Без Юлги и ее семьи. Без Круга. Без меня. Без отправления неугодных к Окосу — слишком простые пути Лаллей никогда не нравились.
