Сидят рядом, держатся за руки, пальцы переплетены.
Их не стали разводить по разным палатам, когда нашли. Опасались… последствий. И сейчас стараются не травмировать. На столике рядом — чай, вазочка с конфетами: какие-то леденцы, шоколад… попроси Лиль вдруг апельсинового сока, ей бы тут же принесли.
Тогда она вовсе не сока хотела, а уверенности... спокойствия.
Но не похоже, чтобы это сработало в этот раз.
Кто за кого держится?
У обоих пальцы белые.
Почему-то вспоминалось, как Лиль опускала руки в холодную воду. Тоже тогда была бледная, наверное, чувствовала, что наступит и этот день. Хотя… глупо так думать: скорее ее волновало скользкое бревно, и вероятность не вытащить — а утонуть.
Отчаянно хотелось выйти покурить, но нельзя было. Некогда. Скоро начнется. Ким поймал Геркин взгляд и ободряюще ему подмигнул… тот постарался улыбнуться в ответ.
Бледный до прозрачности, до зеленцы. Или это природный оттенок? Парень взрослеет? Данга, помнится, при определенном освещении тоже становился зеленоват. А у Хонги из человеческого только глаза, и все лицо — жабья склизкая кожа….
И Жаннэй еще не пришла, где она?
Жабы рассаживались в своем секторе. Песчанки… откуда столько песчанок? Рядом. Ылли среди них, беспокойная, суетливая, вертела головой, ерзала, все смотрела на сцену, разве что не размахивала руками. В сером мундире, но без знаков отличия.
Где Жаннэй?
Эдде зачем-то пришел, да еще и притащил с собой четверых своих подопечных. Видимо, будут спрашивать про Попрыгушки… про турслет. Трое в ряд, четвертая, совсем мелкая, уселась у Эдде на коленях и все дергает за нос. Эдде отмахивается. Чихает. Еще.
Ползала желает ему здоровья.
На всех пятерых — темные непроницаемые очки в пол-лица. Смотрится круто, но неуместно.
Где?..
В зал вплыл дядь Кеех…
— Посмотрел? — фыркнула Яйла, — ну так вот, видишь, видишь? Теперь уже не два года. Теперь уже ничего не поделать.
— А зачем? — все-так ответил Ким, чтобы отвлечься от назойливого «где» в своей черепушке. Не так-то просто — оно уже победило даже желание достать сигарету.
— Ну, так было бы проще? — фыркнула Яйла, — Тебе же было бы проще. Знаешь, людей ведь связывают вовсе не красные нити судьбы, или на что там смотрят эти зазнайки-свахи из Храма Живицы. Не-е-ет. Трое детей, ипотека. Общий бизнес. Вот это — крепко.
— Ипотека? Откуда тебе…
— А кто сказал, что это мои слова? Мне тоже их однажды сказали, — Яйла пожала плечами, — и не сказать, чтобы я потом плохо устроилась и ужасно живу теперь. Но есть возраст, когда такого просто не слышишь — жаль, что Лиль только притворялась, что она уже достаточно взрослая. Мне действительно жаль. И уж точно я не желала ей зла, и зла ей не делала.
Она рассеянно погладила по голове Умарса, прижавшегося к ее плечу.
Он тоже зеленоват лицом, но тут точно не генетика виновата.
— Я не хочу выглядеть злой в глазах своих детей, — она поджала губы, — хотя и никак не возьму в толк, зачем со мной увязался ты.
И она ткнула сына пальцем в щеку.
Тот пожал плечами.
— Мы же дружим. Мрыкла тоже обещала. Где она, мам?
— Задержалась немного, у нее же курсы, — отмахнулась та.
Ким тоже не очень понимал, зачем это все Умарсу. Поискал в жабьих рядах Дангу, не нашел.
Группка Волков уселась назад, маленькая, но очень солидная группка. Седеющие виски, хищные лица, жилистые руки.
Следаки.
Вошла молодая кудрявая девушка в такой же форме, улыбнулась, села с ними. То ли Коза, то ли Овца — по лицу и не скажешь. Села рядом с неуклюжим и нескладным парнишкой, практикантом, наверное. Такого и Волком не назовешь — так, дворняжка какая-то.
Ким вглядывался в их лица, пока его не заметили. Он поспешно отвернулся.
Жаннэй говорила, что от результатов этого вечера зависит, будут они продолжать искать поджигателя, или спустят все на тормозах.
Это — всего лишь способ понять, у кого власть. Кому выгодно. Что нужно.
Насколько Герку боятся.
Его могут упечь в учреждение, могут выпустить на поруки, а могут даже на учет не поставить. Сегодня решается, сколько у парня будет свободы и будет ли вообще, вот и все.
Не потому, что он в чем-то виноват.
Его могут запереть ради спокойствия окружающих.
Это понимают и он сам, и его… да, теперь можно называть Лиль и так, кто бы сомневался, — его девушка, и его родители, и даже его брат, пусть его и нигде не видно.
И дядь Кеех, восседающий на школьном черном стуле, как на троне. Будто всегда там был, а не через дверь вошел. Древности свойственно величие, а от него так и тянет древностью.
И его жреческие одеяния цвета болотной тины только усиливают впечатление.
Если бы Ким был уверен, что дядь Кеех на стороне Герки, можно было бы не волноваться.
Но он не был… уверен. Больше.
Где же Жаннэй?
Где?
Уже забеспокоился даже сидящий за притащенным на сцену столом Нут: вот он грузно опирался на столешницу, застывший, как деревянная фигурка, а вот уже обводит взглядом зал и подзывает секретаря. Тот что-то шепчет ему на ухо, склонив плоскую железную голову.
Наверное… «Не можем начать, нет представителя».
Где?
Могло ли с ней что-то случиться?
Что?
— Положи обратно, — в шепоте Яйлы определенно звучали стальные нотки, — положи обратно эту гадость, пока я тебе по рукам не надавала.
Ким обнаружил в руках пачку. Сунул от греха подальше в карман пальто, снял его со спинки стула, сложил и отдал Умарсу.
— Подержи.
Тот принял без спора.
— А где Жаннэй? — Спросил, — Она же защищает?
— Да.
— Так где? Все уже здесь, кто надо…
— Она…
И тут распахнулась дверь.
Ким просто знал, что это она, хоть и сидел спиной. Но все-таки обернулся.
И Жаннэй вошла в зал.
Лиль очень устала.
Вроде бы и не делала ничего, только встала с кровати, умылась, села в машину, да доехала до этой дурацкой школы — а устала, как будто всю неделю только и делала, что решала контрольную за контрольной, а не валялась себе в постели. Голова распухла, ее какой-то бог-садист будто перепутал с подушкой для булавок. Острая боль колола виски и отступала. И опять, и опять.
Звуки казались приглушенными, происходящее — нереальным. Все, в чем она была уверена — это в руке Герки, за которую цеплялась.