§ 229
аа) Предмет, которому познание придало форму определенного понятия вообще, так что полагаются, таким образом, его род и его всеобщая определенность, есть дефиниция. Материал и обоснование последнего доставляется аналитическим методом (§ 227). Определенность, однако, должна быть лишь неким признаком, т. е. должна служить помощью внешнему, лишь субъективному познанию.
Прибавление. Дефиниция содержит в себе все три момента понятия: всеобщее как ближайший род (genus proximum), особенное как определенность рода (qualitas specifica) и единичное как сам определяемый предмет. Относительно дефиниций прежде всего возникает вопрос, каково их происхождение, и на этот вопрос мы должны ответить вообще, что дефиниции возникают аналитическим путем. Но этот ответ тотчас же вызывает также спор о правильности даваемого определения, ибо оно зависит от характера тех восприятий, которые послужили его исходным пунктом, и от тех точек зрения, с которых его давали. Чем богаче подлежащий определению предмет, т. е. чем больше различных сторон он предоставляет рассмотрению, тем более различными оказываются даваемые ему дефиниции. Так, например, существует масса дефиниций жизни, государства и т. д. Геометрии, напротив, легко давать дефиниции, так как ее предмет, пространство, очень абстрактен. Далее следует вообще указать, что по отношению к содержанию определяемого предмета не дано никакой необходимости. Мы должны согласиться, что существуют пространство, растения, животные и т. д., и не дело геометрии, ботаники и т. д. показывать необходимость названных предметов. Уже по одному этому для философии синтетический метод так же мало годится, как и аналитический, ибо философия должна прежде всего оправдать свои предметы, показать их необходимость. Несмотря на это, в философии также неоднократно пытались пользоваться синтетическим методом. Так, Спиноза начинает с дефиниций и говорит, например: субстанция есть causa sui. В его дефиницию вложены в высшей степени спекулятивные истины, но эти истины вложены в них в форме заверений. Это верно также и по отношению к Шеллингу.
§ 230
bb) Указанием на второй момент понятия, на определенность всеобщего как на обособление, является разделение, исходящее из какой-нибудь внешней точки зрения.
Прибавление. От разделения требуют, чтобы оно было полным, и для этого нужен некий принцип или основание деления, которое носит такой характер, что основанное на нем деление охватывает весь объем обозначаемой дефиницией области. В частности, очень важно, чтобы при делении его принцип заимствовался из природы подлежащего делению предмета, чтобы деление производилось, следовательно, естественно, а не искусственно, т. е. не произвольно. Так, например, в зоологии при делении млекопитающих приняты за основание деления преимущественно зубы и копыта, и это постольку имеет смысл, поскольку сами млекопитающие отличаются друг от друга именно этими частями своего тела, и общий тип их различных классов находится в зависимости от устройства этих частей. Вообще истинное деление должно рассматриваться как определенное понятием. Оно поэтому прежде всего должно быть трехчленным; но так как особенность обнаруживает себя как удвоенная, то деление может быть и четырехчленным. В сфере духа преобладает трихотомия, и одной из заслуг Канта является то, что он указал на это обстоятельство.
§ 231
cс) В конкретной единичности, в которой простая определенность, выраженная в дефиниции, рассматривается как отношение, предмет есть синтетическое отношение различных определений, есть некая теорема. Так как эти определения различны, то их тождество есть опосредствованное тождество. Добывание материала, образующего средние члены, есть конструкция, и само опосредствование, из которого для познания вытекает необходимость указанного отношения, есть доказательство.
Примечание. Согласно обычным указаниям относительно характера различия между синтетическим и аналитическим методами, использование того или другого метода кажется в общем и целом делом произвольного выбора. Если мы в качестве предпосылки возьмем конкретное, которое, согласно синтетическому методу, представляется результатом, то мы можем из этого конкретного путем анализа вывести те абстрактные определения, которые составляют предпосылки доказательства и материал для него. Алгебраические дефиниции кривых линий суть теоремы в геометрическом рассуждении, и точно так же из теоремы Пифагора, взятой как дефиниция прямоугольного треугольника, можно было бы вывести путем анализа те теоремы, которые в геометрии были доказаны раньше, с тем чтобы из них вывести теорему Пифагора. Произвольность выбора основана на том, что как один, так и другой метод исходит из внешней предпосылки. Согласно природе понятия, анализ предшествует синтезу, так как сначала нужно возвести эмпирически-конкретный материал в форму всеобщих абстракций, и уже только после этого можно предпослать их в синтетическом методе в качестве дефиниций.
Что эти методы, столь существенные и увенчивающиеся таким блестящим успехом в их собственной области, не годятся для философского познания, это само собою ясно, так как они исходят из предпосылок и познание в них носит характер рассудочного познания, руководящегося в своем поступательном движении формальным тождеством. У Спинозы, который больше других применял геометрический метод, и применял его именно для вывода спекулятивных понятий, формализм этого метода сразу бросается в глаза. Философия Вольфа, которая развила этот метод до крайнего педантизма, является также и по своему содержанию метафизикой рассудка.
Прежние злоупотребления формализмом этих методов в философии и науках заменились в Новейшее время злоупотреблением так называемой конструкцией. Кант пустил в ход представление, что математика конструирует свои понятия; это означало лишь то, что математика имеет дело не с понятиями, а с абстрактными определениями чувственных созерцаний. Таким образом, стали называть конструкцией понятий указание на подхваченные из восприятия чувственные определения с исключением понятия и дальнейший формалистический способ классификации философских и научных предметов в форме таблиц, согласно принятой наперед схеме, причем классификация все же остается произвольной. На заднем плане здесь, конечно, маячит смутное представление об идее, о единстве понятия и объективности, а также смутное представление о том, что идея конкретна. Но эта игра и так называемое конструирование далеко не представляет собой того единства, которым является лишь понятие как таковое, и столь же мало чувственно-конкретное созерцание представляет собой конкретное разума и идеи.
Впрочем, так как геометрия имеет дело с чувственным, но абстрактным созерцанием пространства, то она без затруднения может фиксировать в нем простые рассудочные определения; поэтому только в геометрии синтетический метод конечного познания достигает полного совершенства. Замечательно, однако, что, двигаясь по своему пути, геометрия также наталкивается в конце концов на несоизмеримые и иррациональные величины, где она, если она хочет пойти дальше по пути спецификации (im Bestimmen), вынуждена выйти за пределы принципа рассудка. И здесь, так же как и в других областях, получается превратная терминология: то, что мы называем рациональным, принадлежит на самом деле области рассудка, а то, что мы называем иррациональным, есть скорее начало и след разумности. Другие науки, доходя до той грани, дальше которой они не могут двигаться с помощью рассудка (а это бывает с ними необходимо и часто, ибо их предметом не являются простые определения пространства или числа), находят легкий способ выйти из затруднения. Они прерывают последовательное развитие своих определений и заимствуют то, в чем они нуждаются (а это нужное им часто оказывается противоположностью предыдущих определений), извне, из области представления, мнения, восприятия или из каких-нибудь других источников. Благодаря тому что конечное познание не сознает природы употребляемого им метода и его отношения к содержанию, оно может не заметить того, что, двигаясь по пути дефиниций, делений и т. д., оно руководится необходимостью определений понятия. И по этой же причине оно не замечает, что дошло до своей границы, а когда оно переходит эту границу, оно не знает, что находится в области, в которой определения рассудка уже не имеют силы, и продолжает грубо применять их там, где они уже неприменимы.
