Что такое «научная идея»?
Ученые, которым в силу их профессиональных обязанностей приходится публично озвучивать научные идеи, слишком склонны обвинять всех вокруг в отсутствии «научного мышления»; поэтому следует, как представляется, уточнить эти понятия, провести демаркационную линию, которая позволит разграничить идеи, принадлежащие миру науки, и те, которые относятся к иным сферам деятельности и иным дискурсам.
Впервые задавшись этим вопросом, логические позитивисты обнаружили, что уже располагают ответом – в форме «верификации». Научные идеи являются верифицируемыми в теории или на практике; верифицируемость в теории присуща тем идеям, применительно к которым возможно предположить, какие шаги нужно предпринять для их проверки. Идеи же, не подлежащие верификации, отвергаются как «метафизические» (очевидно, что это эвфемизм для словосочетания «полная ерунда»). Карл Поппер, руководствуясь собственными, вполне обоснованными воззрениями на значимость фальсифицируемости, вместо «верификации в теории» рассуждал о «фальсифицируемости в теории». Это новое разграничение, как утверждал он сам, пролегает не между смыслом и бессмыслицей, но всего лишь между двумя областями познания, первая из которых охватывает мир науки и здравого смысла, а вторая относится к метафизике, служащей совершенно другим целям.
Где место удачи?
В старину остров Цейлон носил имя Серендип. Хорас Уолпол в своих фантазиях вообразил, что три принца с острова Серендип постоянно совершали замечательные открытия и делали потрясающие изобретения – исключительно благодаря удаче
[105]; так в английский язык вошло слово «serendipity» (интуитивная прозорливость).
Безусловно удача играет важную роль в научных исследованиях, и после утомительных и длительных периодов разочарования и заводящих в тупик изысканий ученые нередко, вслух или мысленно, желают, чтобы им наконец-то повезло. Под этим они вовсе не подразумевают то везение, которое можно назвать индуктивным: вдруг органы чувств воспримут что-нибудь этакое, вдруг произойдет некое значимое явление или состоится какое-то важнейшее событие. Нет, речь о том, что хорошо бы наконец прийти к правильной мысли вместо ошибочной – выдвинуть гипотезу, которая не просто объяснит все, что нужно объяснить, но и выдержит критическую проверку.
Доктор Роджер Шорт приводит пример чрезвычайно любопытного несоответствия элементарных наблюдений исследовательским задачам. Дополнительную ценность его примеру придает тот факт, что за Уильямом Гарвеем
[106] закрепилась слава проницательнейшего наблюдателя. Обсуждая гарвеевскую концепцию зачатия, Шорт указывает, что налицо полное игнорирование роли яичников у млекопитающих; Гарвей следом за Аристотелем полагал, что куриное яйцо есть плод зачатия и воздействия «мужского семени». Шорт добавляет: «Гарвеевские опыты и наблюдения были почти безупречны; он ошибался лишь в интерпретации полученных данных. Быть может, его ошибка должна послужить уроком всем нам, современным ученым»
[107].
Но что насчет удачи в более привычном, менее интеллектуальном значении этого слова? Что можно сказать, к примеру, об открытии пенициллина Александром Флемингом?
Флеминг был настоящим ученым, а потому не слишком аккуратно обращался со своими чашками для бактериальных культур. Насколько я могу судить, миф, окружающий его персону, выглядит следующим образом: однажды, когда Флеминг взял в руки чашку со стафилококками или стрептококками, он обнаружил, что через приоткрытое окно в культуру проникла плесень. Вокруг места проникновения образовалось нечто вроде бактериального гало, и из внимания к этому факту выросло великое открытие.
На протяжении многих лет я считал эту историю достоверной, поскольку у меня не было ни поводов, ни оснований сомневаться в ее правдивости. Но один циничный бактериолог из Британской аспирантской медицинской школы в Хаммерсмите позволил себе усомниться – по целому ряду причин. Прежде всего споры плесневых грибов не размножаются таким способом и не создают особые «зоны проникновения»; далее, больница Святой Марии, как поведал мне этот бактериолог, была построена по старинке – окна там либо не закрывались, либо не открывались, как в лаборатории Флеминга, потому споры попросту не могли проникнуть в культуру извне.
Прошу прощения за то, что привычная многим история открытия, сделанного Флемингом, не выдержала критической проверки; мне она нравится, и я хотел бы, чтобы она оказалась правдивой; но даже будь она правдива, эта история мало что могла бы сообщить нам об удаче в научных исследованиях. Флеминг был человеком тонкого душевного склада, его приводили в ужас гангрена, язвы и раны на телах солдат, участвовавших в Первой мировой войне. Фенольные антисептики, практически единственное лекарство тех лет, быстро вымывались кровотоком, да и вредили тканям сильнее, чем бактерии, тем самым усугубляя ранения. Поэтому смело можно предположить, что Флеминг четко представлял себе преимущества антибактериальной субстанции, не наносящей урона тканям.
Не будет методологическим преувеличением сказать, что Флеминг в конце концов открыл пенициллин, потому что хотел его открыть. Тысяча людей могли наблюдать ровно то же самое, что наблюдал он, и не сделать из этого наблюдения никаких полезных выводов; а вот Флеминг сделал – потому что был готов к такому выводу. Удаче почти всегда предшествуют некие ожидания, которые ее как бы стимулируют. Хорошо известно высказывание Пастера «Фортуна благоволит подготовленному уму», а Фонтенель замечал: «Ces hasards ne sont que pour ceux qui fouent bien» («Удача благосклонна лишь к тем, кто хорошо играет»).
В истории открытия пенициллина, впрочем, имеется несомненное (и единственное) проявление удачи, к которому никак нельзя было в ту пору мысленно подготовиться заранее, поскольку это стало известно лишь сравнительно недавно: большинство антибиотиков чрезвычайно токсичны, ведь они вмешиваются в бактериальный метаболизм, который затрагивает и бактерии, и обычные клетки. Актиномицин Д служит здесь хорошим примером, ибо он вмешивается в процесс ДНК-зависимого синтеза РНК. В силу того что используется общий клеточный механизм, актиномицин Д воздействует как на бактерии, так и на обычные клетки. Пенициллин же не токсичен: он оказывает действие только на метаболизм бактерий.
