Научный мелиоризм: реалистические амбиции науки
Будь теория изначальной добродетели обоснованной, научное мессианство воплощало бы собой «доброкачественные» амбиции, поскольку наука развивалась бы в таком направлении, которое позволило бы однажды создать среду, где восторжествовала бы та самая добродетель; но давайте все же присмотримся к малым амбициям, которые ученые лелеют в действительности.
Многие молодые ученые рассчитывают на то, что наука, которую они научились любить, способна стать инструментом трансформаций, ведущих к улучшению человечества в целом. Поэтому они сетуют, что лишь немногие политики могут похвастаться научной подготовкой и лишь немногие осознают, что конкретно обещает и что делает современная наука. Эти сетования обнажают глубокое непонимание подлинной сути наиболее острых проблем, стоящих перед современным обществом: тут и перенаселение, и достижение гармоничного сосуществования мультирасовых групп, и многое другое. Это не научные проблемы, и они не предусматривают решения со стороны науки. Я вовсе не хочу сказать, что ученые должны довольствоваться ролью шокированных зрителей политического спектакля, который угрожает благополучию народов планеты и даже человечеству как таковому; нет, ученые, будучи учеными, постепенно приходят к постижению того, что они могут и должны вносить посильный вклад в разрешение названных проблем, – однако подобные решения будут по определению временными, преходящими.
Что касается перенаселенности планеты, к примеру, ученые могут разработать безвредные и приемлемые методы контроля рождаемости (это непростая задача, если принять во внимание, сколь многое в человеческой физиологии и поведенческом репертуаре ориентировано на продолжение рода). Но допустим, что ученые справились; что дальше? Они не обладают необходимыми навыками для разрешения последующих политических, административных и образовательных проблем, которые возникнут при попытке внедрить эти методы контрацепции среди людей, не читающих назидательных трактатов и не привыкших предохраняться (а еще, не исключено, страстно желающих завести как можно больше детей).
Или же как ученому поступать в ситуации с межрасовой напряженностью? Здесь, пожалуй, его роль – скорее, роль критика, а не политика. Он может обнародовать историю возникновения смехотворных притязаний расистов и показать всю ничтожность и бессмысленность генетического элитизма, к которому призывал приснопамятный сэр Фрэнсис Гальтон
[121]. Он может в итоге убедить политиков, чрезмерно поглощенных расовыми противостояниями, не искать у науки какой-либо поддержки их махинаций. Если коротко, имеется множество способов, которыми ученые могли бы поспособствовать относительному улучшению человеческой природы.
Функции социальной механики и социальной критики, по мнению многих ученых, лишают науку того положения в мире, которого она заслуживает. Но это, скажу честно, не более чем показное сожаление; ученые лишатся своего влияния, если станут выдвигать слишком уж амбициозные претензии или если такие претензии окажутся шире реальных возможностей науки.
Лично я отвожу ученым роль, которую можно охарактеризовать так: они несут в общество научный мелиоризм. Мелиористом называют человека, который верит, что мир возможно изменить к лучшему («Ах, но что вы понимаете под лучшим?») посредством осознанных действий, предпринимаемых осмотрительно и мудро; вдобавок мелиористы считают, что именно они должны совершать такие действия. Законодатели и администраторы, как правило, являются мелиористами, и осознание этого обстоятельства немаловажно для их raison d’etre. Они отдают себе отчет в том, что улучшения надежнее и правильнее всего вносить, выявляя, чего в мире недостает, и исправляя это упущение – через процедуры, которые в предельном варианте ведут к полному преображению общества или радикальной трансформации законодательной системы. Мелиористы – люди довольно скромные, пытаются приносить пользу и радуются, наблюдая, как их намерения претворяются в жизнь. Таких амбиций вполне достаточно для мудрого ученого, и они ни в коей мере не умаляют значение науки; декларируемая цель старейшего и знаменитейшего научного общества в мире кажется на редкость скромной – «приумножение знаний о природе».
Ученые, два типа которых я описал выше, сознательно совершают практические, «релевантные» шаги. Но что насчет множества тех ученых, которые, как ошибочно принято говорить, занимаются «чистой» наукой? Откуда они получают удовлетворение? Да именно из приумножения знания!
От их имени предоставим слово Яну Амосу Коменскому. Он посвятил свой труд «Видимый свет»
[122] лондонскому Королевскому обществу по приумножению человеческого знания («В благодарность за ваши несравненные героические усилия, досточтимые господа!»)
[123]. Философия, которую эти господа стремились довести до совершенства, обеспечит, как полагал Коменский, «непрерывное и положительное приращение всего, полезного для ума, тела и, как гласит поговорка, достояния». Собственные амбиции Коменского, поразительные по своему размаху и охвату, тяготели к разработке пансофии, каковая должна была «свести воедино в обобщенную схему всю совокупность человеческих знаний» с целью «не больше и не меньше, чем улучшить состояние человечества для всех людей и повсеместно». Те, кто питает достаточные надежды, добровольно следуют убежденности Коменского в том, что жажда универсального знания должна «утоляться на благо всех людей и к всеобщей пользе»; это и есть подлинная via lucis, «дорога света».
