Полагаю, американской Академии искусства и литературы, как и Национальному институту искусства и литературы, глубоко наплевать на литературу и искусство. Их члены, повинуясь химическим веществам, пытаются сформировать сцементированный общими суевериями и привязанностями клан. А может, племя или деревню. И на это я им говорю: «Удачи вам, мальчики и девочки!»
Есть и еще хорошие клубы. «Орден Лосей» открыт для всех белых христиан мужского пола. Мне самому симпатичны «Американские отцы войны». Чтобы вступить в клуб войны, нужно иметь друга или родственника, служившего в американской армии в течение последних 195 лет. Этот друг или родственник не обязан при увольнении получить награду или иные почести. Хотя, как мне говорили, это способствует приему в клуб.
Весьма помогает во всех этих делах глупость. Мои отец и дед глупцами не были, а поэтому и не стали Лосями. Они избрали одиночество. Одиночество может быть почти столь же умиротворяющим, как наркотики или хорошая компания, поскольку здесь рядом нет никого, кто мог бы напомнить одиночке, как далеко наше общество ушло от модели общества народного. В свой самый счастливый день мой отец имел рядом с собой лишь молодую жену. В тот день мои родители были единой плотью. Мой дед в свой самый счастливый день был со своим единственным другом. Разговоров они почти не вели, потому что паровоз издавал слишком много шума.
Что касается моего самого счастливого дня, то я был счастлив потому, что верил: факультет антропологии Чикагского университета станет для меня маленькой семьей единомышленников, в которую мне позволили влиться. Все оказалось не так.
Как уже сказал, я могу все объяснить в терминах своей антрополого-химической теории. Только два человека в меньшей степени, чем я, озадачены судьбой человека – Билли Грэм и Махариши. Если моя теория ошибочна, то это не имеет никакого значения, поскольку мне в любом случае велели не произносить серьезных речей.
К тому же вне зависимости от того, прав я или ошибаюсь, мы обречены – как и материальные объекты, нами созданные. Об этом мне поведал один астроном. Наше Солнце постепенно выжигает горючее, которым питается. Когда из его центра перестанет исходить жар, наступит коллапс. Он будет длиться до тех пор, пока Солнце не превратится в шар диаметром около сорока миль. Мы смогли бы поместить его между местом, где мы с вами сейчас сидим, и Брайдпортом.
Солнце хотело бы продолжать в том же духе, но атомные ядра не позволят. Непреодолимая сила столкнется с невообразимой инерцией объекта, результатом чего станет грандиозный взрыв. Наше Солнце превратится в сверхновую звезду, и эта вспышка будет сопоставима с тем, что называют рождением звезды Вифлеема. Никакой День земли не предотвратит этой катастрофы.
Во вселенском огне вспыхнут останки «Олдсмобила» 1912 года, предохранительная решетка со старого паровоза, Чикагский университет, а также канцелярская скрепка, которой были сшиты листы моего нынешнего к вам обращения от имени и по поручению Фонда Блэшфилда.
Благодарю вас.
Мои размышления по поводу собственной смерти
Мой дядя Алекс в своем письме ко мне подсчитал, что ему от роду – тысяча месяцев. Однажды он сообщил мне, что, умирая, человек напоминает угасающую свечу. Горение прекращается, и все. Дядя Алекс прав.
Перед самой смертью моя сестра сказала мне: «Боли нет». Она была удивлена. Моя мать вырубила себя при помощи снотворного, тоже без всякой боли. Отец думал, что она его бросила. Отец был прав.
Примерно через двадцать лет после этого мой отец известил своих троих детей, что умирает от рака легких, что ему не больно и душа его безмятежна. Просто пришло время, объяснил он. Мы все жили на востоке США, отец на Среднем Западе, а потому он прислал нам каждому по тысяче долларов, чтобы мы могли ездить к нему и обратно, сколько хотим, пока продолжается его безмятежное расставание с жизнью.
Случилось так, что отец умер через восемнадцать месяцев после того, как отправил нам чеки. Деньги, предназначавшиеся моей сестре, забрали коллекторы. Она была разорена и в то время уже начинала медленно умирать, хотя и не подозревала об этом. Я вложил свою тысячу в грузовой паром, ходивший между Хианнисом и Нантукетом, и потерял деньги. Судно объявили угрозой для навигации. Мой рассеянный брат куда-то задевал свой чек. Не исключено, что потом он его нашел. Так или иначе, я все равно ездил к отцу.
Наш отец умер от того, что медсестра назвала «друг стариков», – от пневмонии. Умер без всякой боли. Может, поэтому я не так часто думаю о смерти – кроме тех случаев, когда меня специально приглашают, как сегодня. У меня есть друг-актер, он много об этом размышляет, потому что это именно то, что позволяет ему излить печаль на зрителей театра, когда по роли он должен быть печален. Актер вспоминает свою собаку, которая умерла месяц назад. Эти воспоминания делают его как актера гораздо сильнее.
Когда думаю о собственной смерти, я не стремлюсь утешить себя мыслью, что мои потомки и книги будут жить после меня вечно. Любой из нас, наделенный здравым смыслом, знает, что в свое время Солнечная система сгорит, как целлулоидный воротничок. Вместе с тем я честно верю, что мы абсолютно неправы, полагая, будто мгновения нашего бытия исчезают одно за другим, причем безвозвратно. Вот это, настоящее мгновение, длится вечно – как и прочие мгновения нашей жизни.
Нашего вида постыдился бы сам Господь Бог
Если бы я был пришельцем с другой планеты, по поводу американского народа в 1972 году сказал бы следующее: «Это – свирепые создания, которые воображают себя мягкими и интеллигентными. В относительно недавнем прошлом эти люди практиковали рабство и геноцид». Именно геноцидом я назвал бы ограбление и уничтожение американских индейцев.
И дальше я бы добавил: «Две реальные политические партии в Америки – победители и лузеры. Обычные люди этого не понимают. Они считают, что принадлежат к двум воображаемым партиям – республиканцам и демократам».
«Обеими воображаемыми партиями заправляют победители. Когда республиканцы воюют с демократами, очевидно одно: выиграют победители».
«В прошлом демократов по численности было значительно больше, потому что их лидеры столь откровенно не презирали лузеров, как делали республиканцы».
«Лузеры могут вступать в воображаемые партии. Лузеры имеют право голоса».
«У лузеров есть тысячи форм религии, чаще всего – религия «кровоточащего сердца», – продолжил бы я. – Единственная религия победителей – жесткая интерпретация дарвинизма, в соответствии с которой законом Вселенной является выживание сильнейшего».
«Самых безжалостных дарвинистов привлекает в свои ряды именно Республиканская партия, которая периодически очищается от всех, кого заподозрили в наличии «кровоточащего сердца». Сейчас она, например, стремится изолировать и удалить из своих рядов конгрессмена Пола Н. Маклоски, который открыто протестовал (и даже лил слезы) против убийства вьетнамцев».
«Вьетнамцы – жалкие нищие фермеры, живущие от нас слишком далеко. Победители из Америки бомбят и расстреливают их на протяжении многих лет, изо дня в день. И это не безумие и не глупость, как полагают. Таким образом победители учатся быть безжалостными. Они понимают, что материальные ресурсы планеты почти истощены, а потому жалость равносильна самоубийству».
