Когда музыка закончилась, разгоряченная партнерша Роберта поспешила удалиться, а отец Роберта присоединился к нему за барной стойкой.
Когда мистер Брюер гневался, он высовывал кончик языка между зубов, пряча его лишь для того, чтобы произнести звук «с».
– Боже правый, Бабс! – бросил он Роберту. – Ты кем себя вообразил? Жиголо?
– Я не знаю, что стряслось. – Роберт покраснел. – Я раньше никогда не пробовал этот танец, а тут словно с ума сошел. Я как будто летал.
– Считай, что тебя подбили, – сказал мистер Брюер. – Здесь тебе не Кони-Айленд, и здесь никогда не будет Кони-Айленда. А теперь попроси прощения у матери.
– Да, сэр, – весь дрожа, пробормотал Роберт.
– Ты был точь-в-точь чертов фламинго, который решил поиграть в футбол, – сказал мистер Брюер.
Он кивнул, спрятал язык, с клацаньем сомкнул зубы и пошел прочь. Роберт принес извинения матери и немедленно отправился домой.
Мы с Робертом делили апартаменты с ванной, гостиной и двумя спальнями на четвертом этаже сооружения, именуемого загородным домиком Брюера. Когда я пришел вскоре после полуночи, Роберт, казалось, спал. Однако в три ночи меня разбудила доносящаяся из гостиной тихая музыка, сопровождаемая такими звуками, словно кто-то возбужденно расхаживал из конца в конец комнаты.
Я открыл дверь и застукал Роберта за танго в одиночку. До того мгновения, как он увидел меня, ноздри его раздувались, а глаза были широко раскрыты – горящие глаза арабского шейха.
Он хватанул ртом воздух, выключил проигрыватель и рухнул на диван.
– Продолжай, – сказал я. – У тебя отлично получается.
– Думаю, нам зря кажется, что мы цивилизованные, – сказал Роберт.
– Многие приличные люди танцуют танго, – заметил я.
Он продолжал сжимать и разжимать кулаки.
– Дешевка, примитив!
– Танго не для красоты. Танго для того, чтобы хорошо.
– В Поните так не делают, – проговорил Роберт.
Я пожал плечами.
– А что такое Понит?
– Не хочу показаться невежливым, – сказал он, – но ты, скорее всего, не поймешь.
– Я пробыл здесь достаточно, чтобы понять, что тут практикуется.
– Тебе легко делать замечания. Легко смеяться над тем, за что не несешь никакой ответственности.
– Ответственность? – хмыкнул я. – Ты несешь ответственность? За что?
Роберт задумчиво повел глазами вокруг.
– За вот это… за все. Когда-то все это станет моим, я полагаю. А ты, ты свободен как ветер, ты можешь отправиться куда пожелаешь и смеяться над чем угодно.
– Роберт, – сказал я. – Это всего лишь недвижимость. Если она тебя угнетает, что ж, когда она станет твоей, просто продай ее.
Роберт был потрясен.
– Продать? Но это построил мой прадед.
– Отменный каменщик, – сказал я.
– Это же образ жизни, который исчезает повсюду!
– Счастливого пути, – сказал я.
– Если Понит пойдет ко дну, – сурово проговорил Роберт, – если мы все покинем корабль, кто тогда сохранит традиционные ценности?
– Какие ценности? Приверженность теннису и хождению под парусом?
– Ценности цивилизации! Лидерства!
– Какой цивилизации? Ты о той книжке, которую твоя мать все собирается когда-нибудь прочесть?
– Мой прадед, – заявил Роберт, – был вице-губернатором Род-Айленда.
В качестве ответа на эту невероятную новость я включил проигрыватель, и комнату вновь наполнили звуки танго.
В дверь тихонько постучали, я открыл и увидел юную красавицу Мэри, горничную верхних этажей – она была в домашнем халате.
– Я услышала голоса, – сказала Мэри. – Подумала: вдруг воры.
Ее плечи плавно двигались в такт музыке.
Я подхватил ее и в ритме танго увлек в гостиную.
– С каждым шагом, – сказал я ей, – мы предаем нашу мелкобуржуазную природу и погружаемся все глубже в сердце цивилизации.
– М-м? – пробормотала Мэри, не открывая глаз.
Я почувствовал руку на своем плече. Роберт, задыхаясь от волнения, вклинился между нами.
– После нас хоть потоп, – сказал я, загружая пластинки в автомат.
Так началось тайное падение Роберта – равно как и наше с Мэри. Почти каждую ночь ритуал повторялся: мы включали проигрыватель, Мэри спускалась узнать, что происходит, и я с ней танцевал. Роберт молча наблюдал за нами, потом тяжело поднимался с дивана, словно пораженный артритом старик, и так же молча забирал ее у меня.
Для Писконтьюта это было эквивалентом черной мессы.
Через три недели Роберт был превосходным танцором, по уши влюбленным в Мэри.
– Как такое могло случиться? – спрашивал он меня. – Как?
– Ты мужчина, она женщина, – сказал я.
– Мы совершенно разные!
– Да здравствует совершенная разница, – сказал я.
– Что же мне делать? Что же делать? – подавленно проговорил Роберт.
– Объяви о своей любви, – сказал я.
– К горничной? – не веря ушам, пробормотал он.
– Голубых кровей больше не существует, – сказал я. – У потомков вице-губернатора Род-Айленда нет другого выхода, как только жениться на простых девушках. Это как в той детской игре, когда кому-то всегда не хватает стула.
– Не смешно, – горько проговорил Роберт.
– Послушай, тебе ведь не на ком жениться в Писконтьюте, верно? – заметил я. – Сторож в лесу дежурит уже три поколения, и все здесь давно уже по крайней мере в троюродном родстве. Система взращивает в себе семена собственного разложения, пока жизнь не заставит вас начать смешивать кровь с шоферами и горничными.
– Свежая кровь появляется постоянно, – запротестовал Роберт.
– Свежая кровь уехала, – сказал я. – Вернулась домой в Бикон-Хилл.
– Правда? Я не знал, – удивился Роберт. – Я последнее время вообще мало кого вижу, кроме Мэри. – Он приложил руку к груди. – Эта сила… она делает с тобой все, что пожелает, заставляет чувствовать то, что она хочет.
– Спокойно, мой мальчик, спокойно, – сказал я и отправился прямо спросить у Мэри, любит она Роберта или нет.
Под гуденье пылесоса она отвечала двусмысленно и загадочно.
– Я словно создала его. Практически из ничего.
– Он говорит, ты разбудила в нем дикаря.
– Я о том и толкую. Не думаю, что там был дикарь, которого можно было бы разбудить.
– Какая досада, – заметил я. – А ведь сколько сил потрачено, чтобы держаться от дикарей подальше. Если ты за него выйдешь, у тебя будет очень богатый дикарь.
