— Чего это?
— Да кикиморы они вредные!
Я подхватила свои вещички и стала прощаться, вспомнив, что следом, вероятно, уже мчатся Велий и Зоря, которые наведаться к родственнице ни за что не разрешат.
Направившись к воротам, я на полпути была остановлена блеянием овечки:
— Де-эвочка, возьми-и меня с собой, я тебе пригожусь.
— Чужое брать нельзя. — Я наставительно погрозила ей пальцем.
Овечка задумчиво поводила глазами и предложила:
— Тогда давай я буду не чужое, а твое!
— Да зачем ты мне вообще сдалась? — проворчала я.
Овечка посмотрела туда-сюда:
— Я тебя до Грушки довезу. Быстро-быстро.
— Ха! — Я представила себя верхом на овце. — Ха-ха-ха! Да все три царства со смеху помрут!
Овца опять впала в задумчивость, а потом упала на землю и стала биться об нее головой:
— Я на солнышко посмотреть хочу, на травушке поваляться!
Припадочных овец я еще не видела. Воровато оглянувшись на бабкин домик, я решилась на преступление: отвязала веревку, предупредив:
— Учти, если меня поймают — я с тобой не знакома!
Овечка заговорщицки мне подмигнула, а я, чувствуя себя полной дурой, уселась ей на спину, намотав веревку на кулак. В голове мелькнула мысль, уж не проделывают ли это бабка, кот и овечка с каждым путником, попавшим в их дом. Сейчас как припустит овца вокруг дома, а я буду орать, чтобы меня сняли, пока бабка с котом, стоя на крыльце, вволю не нахохочутся. Несильно пнула овечку под бока:
— Ну лети!
Овечка стояла как вкопанная, потом повернула голову и сказала:
— Я не могу лететь, только бежать.
— Ну тогда беги!
Чертова овца припустила так, что ветер влетал в рот и вылетал через уши. Глухой лес и черная равнина мелькнули и пропали раньше, чем я набрала воздуха для следующего взвизга. Овечка снова встала, я перелетела через ее голову и стукнулась о медные ворота, которые отозвались глухим гулом. Чертыхнувшись, я задрала голову, оглядывая ворота. Они были врезаны в медную стену высотой в сто локтей. Створки распахнулись так быстро, словно меня уже ждали. Великаны ухватили меня и мою овцу:
— Кто такие?
— Мы проездом! — заголосила я в ужасе. — Купцы, шерсть продаем!
«Шерсть» закатила глаза и дрыгнула ножками. Великаны измерили овечку пядями и на полном серьезе заявили:
— За вес шерсти — золотой.
Я трясущимися руками вытащила золотую монету. Нас опустили на землю, и тут я увидела самое страшное в своей жизни — улыбающегося великана, желающего мне счастливого пути. Овечка сглотнула, глядя на их желтые клыки, и, едва я успела сесть ей на спину, рванула так, что я и взвизгнуть не успела.
Второй раз я тюкнулась головой о серебряные ворота и стену в двести локтей высотой. Створки распахнулись так быстро, словно нас за ними ждали. Два великана вздернули нас над землей, и я быстро проверещала:
— Купцы, шерсть, золотой! — и сунула монету.
Третьи ворота оказались золотыми, и их мы тоже миновали со словами:
— Знаю, золотой.
Так что к дворцу Агриппинки я подъехала уже три раза ударенная и обобранная, ворча сквозь зубы:
— Ну, крыс, ты мне до конца жизни должен! — после чего поинтересовалась у овечки: — Как ты думаешь, она мне сразу ключи отдаст или кочевряжиться будет?
— Живьем в масле сварит, да и все.
Я укоризненно посмотрела на пессимистку:
— И кто ж тогда тебя к солнышку поведет, на травку-муравку?
Мы заспорили, как пробраться во дворец, как добыть ключи и как с ворованным вернуться к людям живыми и здоровыми. Овечка оказалась настолько ушлой особой, что я диву давалась: как это она раньше от Бабы-яги не сбежала, чтобы жить, подрабатывая разбоем на большой дороге?
По ее словам, ключей было девять штук — по числу голов. На каждой шее Грушки висело по одному ключику. У меня рождались сказочные планы: как опоить сестрицу зельем, как прикинуться торговкой, потерявшей ключик от волшебного ларца, или вообще развалить дворец по кирпичику. А может, сменять все ее богатство на все мое. Я была готова даже Анжело на год в аренду отдать. Но умная овечка на все мои предложения качала головой, так что, даже не видя Груньку, я ее уже сильно невзлюбила. Кончилось все тем, что из дворца нас заметили, выскочили и схватили. Привычная сказка про купцов с шерстью не прошла. Я маленько поупиралась, но все-таки была доставлена пред светлые очи Агриппины — царицы Подземного царства.
То ли у них всегда шел пир, то ли мне так повезло, но подали меня к столу. Овечку воткнули среди тарелок с салатом, а меня поближе к царице, среди рыбы.
— Ты кто такая? — злобно вперила в меня восемнадцать глазок Агриппина, а я открыла рот. Росточком эта Груша была с небольшую собаку, моя овечка на ее фоне выглядела просто великаном. Прямо скажем — ящерица какая-то, а не царица! А шейки тощие, змеиные, только головы человечьи.
— Чего молчишь?! — взвизгнула царица. — Голос потеряла?
Я захохотала, ухватив ближайшую рыбину и размахивая, так что масло брызгало на царских гостей:
— Кто ж тебя так росточком-то обидел?!
Царевна от злости начала раздуваться, гости возмущенно зароптали, а я, увидев поднимающихся стражников, поняла, что мой смех сейчас мне боком выйдет, и заорала:
— Овечка, выручай!
Овечка сорвалась с места и стала бегать вокруг великанов, которые меня пытались схватить, боднуть их у нее не хватало веса, зато она так ловко подворачивалась им под ноги, что великаны спотыкались, падали и роняли друг друга.
Я заозиралась, метнула в гостей пару золотых мисок с салатом и, воспользовавшись тем, что потрясенная моей и овечкиной неучтивостью царевна замерла, ухватила большой золотой казан, выплеснула из него горячий суп прямо на самых рьяных защитников царской особы и накрыла этим самым казаном свою сестричку, сев для надежности сверху. Потом схватила валявшийся неподалеку золотой половник и звонко чпокнула им по казану. По залу пошел гул, а в казане заорала на девять голосов Грунька.
Великаны перестали суетиться, а гости лезть на стол. Я вытащила заряженные Велием камушки и объявила: так, мол, и так, я дюже могучая чародейка, правнучка Всетворца, и если все гости сейчас же не уберутся из зала, то оглохнет их королевишна на все свои восемнадцать ушей! Для убедительности я раздавила горсть камушков-светлячков. Безобидные огоньки вспорхнули надо мной, и все, кто был в зале, в ужасе попятились, а я добавила золотого звона и возмущенных воплей полоненной Грушки.
— А ну вели, чтобы все лишние из зала убрались! — приказала я царевне. — Я наедине разговаривать желаю!
