— Испортит девку! — подавился он и стал меня подпихивать к дороге, злобно зыркая на мага.
От Макеевки до села Раздольное пешком было три дня, а на Индрике пять минут лету, только мы не знали, что делать с Зорей. Везти на себе двухметрового детину овечка наотрез отказалась, объяснив, что такой богатырь не вяжется с ее образом хрупкой барышни, при этом хлопала ресничками и косилась в сторону Индрика. А летучий конь заявил, что он отродясь мужиков не возил и возить не собирается!
— Пусть он своим ходом догоняет! — предложил «добрый» Индрик, но тут уже Зоря взревел белугой, сгреб меня в охапку, чуть не раздавив, и зачастил, что ему поручили за мной присматривать и он от меня ни ногой. Я, беспомощно вися в его ручищах, позавидовала Алие, есть у ней Серый Волк, и никаких тебе лишних попутчиков! И как у меня получается все время находить себе каких-то провожатых, которые висят гирями на ногах и только задерживают. Вот если бы Зоря сам мог так бегать! И я опустила взгляд на его стоптанные сапоги.
И вдруг Зорян замер, словно прислушиваясь к чему-то в себе, а потом по-дурацки вскинул левую ногу, правую ногу, как будто собрался пойти вприсядку, побледнел и неожиданно скакнул кузнечиком на дюжину шагов. Я завизжала:
— Выпусти меня! — испугавшись, что детина так и упрыгает со мной в лапищах неизвестно куда. Парень с перепугу выпустил меня, едва успев жалобно пискнуть:
— Хозяйка! — и в тот же миг припустил по дороге, да так лихо, что в мгновение ока скрылся с глаз.
— Бесноватый! — обрадовался Индрик, а я, подхватившись, вскочила на коня и, шлепнув его промеж ушей, закричала:
— А ну за ним!
Единорог, махнув крылами, легко взвился над лесом и дорогой.
Сверху нам было видно, как Зоря семимильными шагами бежит к Раздольному наперегонки с овечкой, размахивая руками и вопя, что он тут ни при чем.
— Но-оги не-эсут! — металось меж стволами эхо. А встречные купцы осеняли себя защитными знаками, долго и пугливо вглядываясь в поднятую вором-бегуном поземку.
Лишь на околице поселка богатырь догадался, раскинув руки, свернуть с дороги на сенокос, где стояли еще не пущенные на прокорм скотине стога. Сено клубами взметнулось вверх, а он, вспахав носом целину, остановился, задрав ноги кверху. Овечка радостно прыгала вокруг него, а великан кряхтел и ворочался в снегу, хватая широко открытым ртом морозный воздух.
— Ишь, скороход какой! — Индрик обнюхал исходящего паром Зорю. — А все прибеднялся, спрашивал: на ком поеду? На ком я поеду? Захребетник!
Чуть не рыдая, Зорян присел, ноги его предательски дрожали.
— Четыре села насквозь пролетел, даже глазом моргнуть не успел! Хорошо, овца сказала тормозить!
— Дурачо-ок! — веселилась вовсю овца, а я подозрительно уставилась на его сапоги, велела:
— А ну снимай! — и, почувствовав, как они дрожат у меня в руках, словно рвутся в дорогу, поняла, что загубила парню обувку.
— Как же я теперь босиком-то? — жалостливо спросил детинушка, когда я объяснила, откуда взялась такая прыть у его сапог.
— Надевай обратно, нам не жалко! — тут же предложил Индрик, но Зорька замотал головой, а потом вдруг просиял:
— Вы мне портянки из сапог выньте.
Я молча протянула ему сапоги, потому как душок шел от них такой, что глаза резало. Споро намотав тряпки на ноги и повесив сапоги на плечо, детина заулыбался, а выйдя на дорогу, еще и скакнул выше своего роста.
— Во как я сейчас могу!
Мы с овечкой с усмешкой переглянулись, после чего овечка произнесла:
— Про сапоги-скороходы я слыхала, а вот портянки-прыгуны первый раз вижу!
Зоря, хоть и шел на полусогнутых, важно надулся и, с уважением глядя на меня, произнес:
— А вы, хозяйка, ничего, с вами совсем человеком стать можно! Вот добуду еще себе меч-кладенец, отправлюсь в Княжев-Северский, стану первым воеводою.
— Сапоги сдашь по описи! — рявкнул Индрик, Зоря присел, но, судя по глазам, мечтать не прекратил.
Постоялый двор встретил нас привычным гулом и рассказами о чудесах, которые стали твориться последнее время на Засеках.
— Истинно, истинно говорю, — надрывался косматый старичок, грядет день последней битвы.
— Чума гуляет, — гудели по углам дровосеки и углежоги.
— А колдуны-то, колдуны, так и рыщут! — делали страшные глаза служанки-разносчицы.
— Из Урлака целую армию прислали, — делился секретом дородный купчина. — На старом промысловом тракте сам видал.
И тут на подворье заголосили, а я, едва добравшись до трактирщика, шлепнула себя по лбу и, обернувшись, сразу всем объявила:
— Там на дворе конь крылатый и овечка говорящая — мои, трогать не сметь! — и, досадуя, что компания Индрика теперь дорого мне будет обходиться, выложила на прилавок золотой со словами: — Дайте им то, что попросят. Только девиц туда не пускайте.
— Все будет сделано, как вы скажете, госпожа архиведьма! — чуть не в пол ткнулся головой трактирщик.
Я заказала нам с Зорей ужин и комнату, а заодно попросила, чтобы мне нарисовали карту с ближайшими хуторами, как рисовал на лесопилке Дормидонт. Очень скоро все Раздольное знало, что к ним заявилась из столицы инспекция с проверкой.
— А великана-то с ней видали, — шептались, перебегая от столика к столику, — сущий волот! Тайный богатырь из столицы, говорят!
— Это ж Зоря! — удивленно пучили глаза другие.
— А-а, Зоря — тайный богатырь?! А как дурачком прикидывался!
Я повелела «тайному богатырю» сидеть в комнате, опасаясь, что он опять напьется и запугает народ окончательно своими россказнями, но стоило мне с трактирщиком отвлечься, обсуждая, куда пойти в первую очередь, как Зоря тишком выскользнул, и над трактиром понеслось:
— Этому — на! Тому — хрясь!
Грозить кулаком было бесполезно, Зоря токовал, как глухарь.
Я махнула рукой и смирилась, решив, что завтра заставлю его бегать кругами вокруг Раздольного.
Разложив свои вещи на кровати, я открыла тетрадку, полюбовалась морозными узорами на окне и решила, что спать мне совсем не хочется, в крайнем случае — завтра подольше посплю. Следующим архивным должником был…
Молодой менестрель робко взял первый аккорд и, боясь запутаться в словах только что рожденной песни, начал:
Флейту возьми и песню сыграй про то, как богиня спасла наш край.
Черные альвы, волна за волной, шли в атаку на Холм Золотой.
Крепость стояла, из года в год ее защищал златокудрый народ.
Гибли герои, и вскоре Принц остался один у дальних границ.
Юный и гордый, на белом коне, ждал он врага на зеленом холме,
Плача о том, что крепость падет, ведь враг за волною волной идет.
