— Дай я! — Лейя развернула меня к себе, усадила на стульчик, сунула в руки мешочек с косметикой и, глубоко вдохнув, словно собиралась броситься в воду, закатала рукава.
— Ну вот, готово! — Мавка нахлобучила мне на голову парик и развернула лицом к зеркалу. Оттуда на меня глянула ну чистая злыдня. Волосы собраны в пучок, бровки тонкие и брезгливо приподняты, подведенные глазки недобро сузились, а алые губы кривятся в насмешке.
— Ну вылитая упырица! — захохотала Алия и протянула мне очки, которые только довершили сходство со злобной нечистью.
Подоткнув подол, Любша, наша школьная поломойка, плюхнула тряпку в ведро и принялась за работу, напевая для души:
— А синее море ярится, и бьется о скалы прибой.
Вернися домой, дорогая дочурка,
Вернися к папаше домой.
Зачем тебе люди и суша?
Ты дочка морского царя.
Вернися домой, дорогая дочурка,
Вернись, умоляю тебя!
Мы выглянули из-за угла, но Рогач сказал:
— Цыть! — и задвинул наши головы обратно.
И вовремя — дверь в кабинет директора открылась. Феофилакт Транквиллинович замер на пороге, Любша улыбнулась ему в свои тридцать два зуба и споро стала ликвидировать лужу в коридоре:
— С праздничком вас!
Наставник самодовольно улыбнулся, кивнул, поздоровался с Рогачом, важно вплывшим в коридор из-за угла. По случаю праздничка кладовщик избавился от своего фартука и нацепил кафтан, а сморкался только в розовый батистовый платочек, вышитый Акулиной Порфирьевной.
— Все ты в трудах, Любша, только все одно затопчут.
— Ой, да лишь бы не подожгли! — отмахнулась Любша. — Надысь опять эту рыжу шутоломку видала, шушукались, опять яку пакость задумали.
Рогач подпрыгнул, нервно оглядываясь, словно опасался, что мы уже близко, а в глазах Феофилакта Транквиллиновича появилась задумчивая грусть:
— И давно они шушукались?
— Дак надысь! — Директор и кладовщик озадаченно переглянулись, пытаясь представить эту единицу времени, а Любша их успокоила: — Да навряд ли попалят! Над молодыми будут шутковати, а че — положено!
— Не-э, эти не будут, — веско сказал Рогач. — Эти как положено не умеют, им дай над учителями по куражиться да Школе пакость учинить! Может, запереть их где?
В глазах директора загорелся интерес, Алия, высунувшись из-за угла, состроила Рогачу страшную рожу и повертела пальцем у виска, шипя:
— Спятил?! А вдруг и правда запрут!
Любша с ласковой улыбкой сделала полшага в сторону, прикрыв своим круглым телом девицу от зоркого директорского ока, а для верности еще и тряхнула тряпкой, обдав Алию грязными брызгами. Лаквиллка отпрыгнула к нам за угол. Лейя глянула на ее рябую от грязи физиономию и зажала ладошкой рот, а я сунула грязнуле платок.
Лаквиллка, отплевываясь, подошла к нам. Надо сказать, что наше предложение домовые и дворовые встретили не то что с восторгом, а и с облегчением. Рогач даже заявил, что так хотя б стены школьные уцелеют, а мелкой нечисти не жалко, еще нарожают! В общем, они согласились помочь нам на некоторое время избавить первокурсников от присутствия учителей. А уж сманить за это время молодую нечисть в лес было нашей заботой. Тут нам, как говорится, и карты в руки, и ворота настежь!
Глухие перешептывания, смешки и таинственные перебежки из комнаты в комнату на глазах у директора мы начали еще за два дня до вручения архонов новоприбывшим, заранее распаляя нехорошие предчувствия наставника по поводу предстоящего праздника. А Любша с Рогачом и вовсе ранили его сердце стрелой сомнений, уж не станет ли грядущий праздник и вправду незабываемым. С каждым часом мы его уверенность в этом подогревали, всячески демонстрируя признаки зреющего заговора.
В актовый зал он вошел напружиненный, как кот, и злой как черт. Вместо приветствия заявил:
— Ну и где эта четверка?
— Ищут, — заверил его Вульфыч, как-то сразу догадавшись, о ком идет речь. — Троих учителей уж послали.
— И что?
— И все, — пожал плечами Вульфыч. Директор обвел глазами поредевшие ряды педагогов, и тут демоны, которые мне до самой смерти должны, разноголосо завопили:
— Речь! Речь! — сопровождая выкрики овациями. Школа их поддержала, и Феофилакту Транквиллиновичу ничего не оставалось, как взойти на кафедру.
Прочистив горло и обозрев зал, он торжественно начал:
— В этот радостный день вы не просто становитесь учениками Школы Архона, вы перестаете быть представителями различных, разобщенных и зачастую недружелюбных друг другу кланов. Вы становитесь членами великого братства. Братства Архона.
— А лаквиллка пыталась кайлом дыру в архив пробить из сада и потихоньку сокровища тырить, — сказал вроде как истопнику Злыдню приглашенный на правах подвального Гомункул. Директор крякнул и потерял нить выступления.
— Да они вчерась мне снова змия выпарить предлагали… — флегматично отозвался истопник.
— И что?
— Послал их к дворовому.
— А где, кстати, дворовой? — спросил с кафедры директор, выискивая глазами Гуляя.
— Дык они с господином Аэроном в котельной, — безмятежно ответил Рогач. — Или в подвале? В общем, где-то там. — Он упер палец в пол.
Феофилакт Транквиллинович с ужасом уставился в пол, глаза его забегали, а сердце сжалось предчувствием катастрофы. Однако многолетний опыт взял свое, и, радушно улыбнувшись новоявленным членам братства Архона, он объявил:
— А сейчас старшекурсники помогут мне вручить вам ваши знаки архона. — Надо заметить, что это была его самая короткая речь на празднике вручения архонов за всю историю Школы. Старшекурсники, не ожидавшие такой быстрой развязки, оробели, а учителя по слову директора метнулись вон из зала с целью найти, схватить и не отпускать. Что было немыслимо, учитывая, что сопровождали их в этих поисках Рогач, Гомункул и Злыдень.
— Страшная штука — репутация! — ухмыльнулась Алия, а Аэрон отдал мне проспоренный кладень и нагло пнул дверь директорского кабинета. И тотчас разбуженное пинком новое заклинание Феофилакта Транквиллиновича от нечистой на руку нечисти, навешанное на дверь, завопило гнусным голосом:
— Отойди!
Я, не сдержавшись, пульнула в него совсем малюсенькой молнией и присела от страха, когда оно резко сменило тональность и заорало визгливым фальцетом:
— Караул! Грабют! Душегубцы! У-уби-ива-аю-ут!!!
Бросив архоны, директор со всех ног и крыльев кинулся к кабинету, а мы поспешили в актовый зал. Я, поджав губы и задрав подбородок, громко цокая каблуками, вошла и одним ударом указки по кафедре прекратила шум, гвалт и безобразие.
— Та-ак. Мы уже и две минуты посидеть спокойно не можем? — рявкнула я в тишине, пока ученики, выкатив глаза, рассматривали новую фурию. — Закрыли рты, улыбаемся и слушаем меня.
