Целью испытаний было определить эффект воздействия атомного оружия над и под водной поверхностью. Планировалось испытание из трех взрывов, но реально произошли два: бомба «Эйбл» мощностью 23 килотонны взорвалась на высоте 158 метров, бомба «Бейкер» – на глубине 27 метров. Третья бомба, «Чарли», не была взорвана из-за возросшей опасности радиоактивного заражения и неэффективности процедур дезактивации.
Из Советского Союза присутствовали руководитель циклотронной лаборатории Радиевого института АН СССР М. Г. Мещеряков, эксперт при представителе СССР в Комиссии ООН по контролю над атомной энергией С. П. Александров и начальник секции отдела проектирования ЦНИИ кораблестроения А. М. Хохлов. Именно Хохлов, как аккредитованный корреспондент «Красной звезды», впоследствии неоднократно подчеркивал странные обстоятельства, сопутствующие операции «Перекрестки». По его словам, сложности подрыва боезапаса и несколько «фальстартов» инициации имплозии производили впечатление какой-то лихорадочной поспешности в демонстрации явно недоработанных конструкций ядерного боезапаса. Это было тем более странно, что в данном случае декларировалось не испытание новых А-бомб, а исследование их тактико-технических характеристик в новой среде применения на морском театре боевых действий.
Хохлов рассказывал, что в среде журналистов ходили слухи, будто отмена третьей части испытаний связана с глубокими конструкционными недостатками, обнаруженными в А-бомбе «Чарли». Это было тем более непонятно на фоне деклараций американской стороны о начале серийного выпуска ядерных боеприпасов. Кроме того, Хохлов присутствовал на любопытном эпизоде, когда американские журналисты оживленно обсуждали факт, что картина разрушения «кораблей-мишеней» на Бикини очень напоминает последствия некоего таинственного взрыва, произошедшего летом 1945 года где-то посреди Атлантики.
Через год, летом 1947 года, прошла еще одна серия испытаний А-бомб, и только после этого было официально объявлено, что в американские арсеналы стали поступать первые ядерные боеприпасы.
Уфолог Кранц приводит любопытный отчет некоего двойного агента «Феликса», который накануне 1947 года докладывал в Москву, что в ноябре – декабре текущего года в районе Эль-Пасо, штат Техас, была проведена серия ядерных взрывов. При этом испытывались опытные образцы ядерных бомб, аналогичных тем, которые сбрасывали на Хиросиму и Нагасаки. В течение полутора месяцев были протестированы как минимум четыре бомбы, испытания трех закончились неудачно. Эта серия бомб была создана в процессе подготовки к крупномасштабному промышленному выпуску ядерных боеприпасов. Скорее всего, начало подобного выпуска надо ждать не ранее середины 1947 года.
«Что же получается? – задает вопрос Кранц, – в 1945 году американцы сбрасывают три бомбы – и все успешно. Следующие испытания – тех же самых бомб! – проходят полтора года спустя, причем не слишком удачно. Серийное производство начинается еще через полгода, причем мы не знаем – и никогда не узнаем, – насколько атомные бомбы, появившиеся на американских армейских складах, соответствовали своему страшному назначению, то есть насколько качественными они были». Такая картина, считает Кранц, может нарисоваться только в одном случае, а именно: если первые три атомные бомбы – те самые, сорок пятого года – были построены американцами не самостоятельно, а получены от кого-то. Если говорить прямо – от немцев.
Косвенно такую гипотезу подтверждает реакция немецких ученых на бомбардировку японских городов. В своей книге «Миссия Алсос» Гаудсмит рассказывает, как днем 6 августа интернированные немецкие физики узнали о Хиросиме.
Первой их реакцией было недоверие. Они ведь сами несколько лет работали над урановой проблемой и убедились, что получить атомную бомбу за такое короткое время почти невозможно. Как же это могли сделать американцы? Это абсурд! Один из них заявил: «Это не может быть атомной бомбой. Вернее всего, это пропаганда. Может быть, у американцев появилось какое-нибудь новое взрывчатое вещество или необыкновенно большая бомба, которую они решили именовать атомной, но это далеко не то, что можно было бы назвать атомной бомбой. Это не имеет ничего общего с урановой проблемой».
Придя к такому заключению, немецкие ученые спокойно закончили свой обед. В девять часов по радио были переданы новые, значительно более подробные сообщения.
На десятерых немецких ученых эти сообщения произвели сокрушительное действие. Все их мировоззрение рухнуло. Одним ударом все их самомнение разлетелось в пух и прах. Незыблемая уверенность в научном превосходстве сменилась острым чувством отчаяния и пустоты. Если так, то вся их работа за последние шесть лет была проделана впустую; их надежды на блестящее будущее германской науки были не больше чем иллюзией!
Только один человек из всей их группы не был этим задет, по крайней мере лично, – фон Лауэ. Он был просто наблюдателем и не разделял мечтаний физиков о могуществе и об атомной бомбе. Все же остальные считали, что атомная бомба означала могущество не только страны, сумевшей разрешить данную проблему, но и самих физиков, и их науки. Из всех десяти интернированных в этом английском имении фон Лауэ, по-видимому, единственный полностью осознал потрясающий эффект взрыва атомной бомбы над Хиросимой. Во всяком случае, фон Лауэ воспринял новости спокойно.
Герлах расстроился больше всех. Он вел себя подобно потерпевшему поражение генералу. Он, «рейхсмаршал» ядерной физики, не сумел победить! Замечания более молодых ученых он воспринимал как критику именно в его адрес и несколько дней находился в состоянии глубокой депрессии. Коллеги всячески утешали и старались привести в равновесие расстроенного профессора.
Остальные оправились от истерики сами. Они проводили часы, обсуждая научные проблемы, связанные с бомбой, и пытались представить себе механизм ее действия. Но, несмотря на все подробности радиосообщений, немецкие ученые были уверены в том, что на Хиросиму сброшен урановый котел. Неудивительно, что они были сбиты с толку. Конечно, было бы большим достижением поднять в воздух и сбросить целый урановый котел; вряд ли когда-нибудь удастся построить самолеты, способные выполнить такую задачу. Но если бы даже и был такой самолет, то все равно урановый котел никогда бы не смог быть бомбой. Он мог бы только шипеть и свистеть. Но немецкие специалисты не поняли даже этого основного фактора…
«Почему, – удивлялись германские ученые, – газеты и радио уделяют такое внимание разрушению союзниками завода по изготовлению тяжелой воды в Норвегии? Ведь тяжелая вода не имеет ничего общего с изготовлением атомной бомбы. Ее можно использовать для изготовления “урановой машины”, но никак не бомбы! И что такое говорят о плутонии? Что такое плутоний? Немецкие физики были смущены более чем когда-либо. Должно быть, говорили они, эти глупые газетные репортеры и радиокомментаторы опять путают: нет такого вещества – плутония. Может быть, под плутонием они подразумевают полоний или протактиний – давно уже известные радиоактивные элементы? Но какую роль могут они играть в изготовлении атомной бомбы?
Душевные терзания германских ученых приобретали смысл только в одном случае. А именно: если они имели самое непосредственное отношение к А-бомбам, сброшенным на японские города и уничтожившим сотни тысяч мирных жителей. Иначе с какой стати им переживать за содеянное американцами?
