Глава 57. Мой план был прост, как дважды два…
Corinne Bailey Rae — The Scientist
Мой план был прост, как дважды два: я вернул Валерию в дом на берегу, но не в свою жизнь — сам поселился в одном из пентхаусов, принадлежащем моей же компании арендной недвижимости.
Почему пентхаус, когда для меня одного вполне достаточно той спальни и душа, которые уже давным-давно существовали на 40-м этаже моего офисного здания и были соединены с моим же кабинетом? Ответ прост — в моей крови кипел яд ненависти и жажды мести…
Правда, тогда я сам ещё совершенно не понимал сути своего поведения. Но мне отчаянно хотелось как следует задать жару с девушками и женщинами, чтобы об этом писали в газетах, чтобы случайные снимки мелькали в журналах, которые она никогда не читает, но в которые её обязательно, вот всенепременно, отвечаю вам, ткнули бы носом «доброжелатели», кои всегда материализуются, словно из воздуха, как мушка в закрытой банке с бананом. Кто-нибудь лайкнет мою очередную подружку, пассию, наш отдых на каких-нибудь Канарах, где я буду улыбаться до ушей и обнимать её загорелую стройную фигуру с четвёртым размером груди! Мы будем обниматься с этой блондинкой или брюнеткой, мне, как и всегда, по хрену, и всепроникающая камера папарацци запечатлеет наш глубокий поцелуй, а может быть даже и секс на белоснежной яхте в Испании… Таким ведь ты меня всегда видела в своём больном воображении, Лера? Да, именно таким. Так получай же!
Никого и никогда в своей жизни я не любил так сильно, как её, и никого так же сильно не ненавидел…
Я и не подозревал, что судьба окажется куда как мстительнее меня самого и заведёт намного дальше. В такую даль, от которой мне сделается до потери сознания хреново самому…
Потом был быстрый развод на условиях, устраивающих нас обоих…
Чёрт, я и не думал, что могу быть ТАКИМ ублюдком! Сунул ей соглашение, где она лишалась всего, даже своего дома! Дома, который я создавал в проекте и потом строил с безумной к ней любовью! И она подписала. Только тихо спросила:
— Лурдес правда будет жить со мной?
— Правда.
И подписала.
— Прочти сначала, — говорю я ей, и в моём голосе такой же металл, каким я потчую провинившихся подчинённых.
— Не буду, я верю тебе.
Верит, мать вашу, она мне. За каким хреном веришь то? А в соглашении я великодушно позволяю ей жить в её же доме, и в случае любой из ошибок, перечисленных в списке, она выдворяется, а ребёнок переходит под мою опеку. Я мог забрать у неё Лурдес, если она оставит хотя бы раз малышку без присмотра, если подвергнет любой, даже потенциальной опасности, если с Лурдес, например, случится отравление или пневмония, к которой, мать вашу, ребёнок склонен из-за моих же генов! Но она подписала…
Я хотел ударить её этим соглашением, хотел увидеть её слёзы, хотел сделать ей больно так же, как больно сделала она мне, бросив на кровати свои карты и даже телефон, и даже свою чёртову одежду! Словно я не имею права заботиться о ней и наших детях, словно и не нужна ей моя забота, даже если мы расстались…
Я хотел ударить, но не вышло: она не стала читать, сказала «я верю тебе». С каких это пор? Никогда не верила, и тут вдруг нате вам — счастье привалило: «Я тебе верю!».
В её бестолковую голову, как я думал тогда, не пришло даже мысли защитить своих детей финансово, ведь и они ни черта не получили от богатого папочки. Даже Лурдес. Я хотел напугать её, унизить, а не вышло ни того и ни другого. И она не проронила ни единой слезы. Ни одной. Словно каменная сидела и ждала моих приговоров.
Грёбаное соглашение я разорвал сразу же, как она вышла, потом ещё и поджог прямо в своём кабинете, отчего сработала пожарная сигнализация — заодно и проверил безопасность в офисе.
А ещё, когда её основательно так протошнило при нашем разговоре в Кишинёве, на моё:
— Если выйдешь за него замуж, лишаешься всего, если нет — дом твой. Можешь жить в нём с детьми и с ним, но я хочу видеть детей в любое доступное для меня и для них время.
Она только в согласии махнула головой.
Кого же ты хотел напугать деньгами, придурок? Она ведь сама всё оставила тебе! Но я в тот момент был настолько ослеплён своей ревностью, что даже не допёр, что это не та плеть, совсем не та, от которой ей будет больно.
Я и понятия не имел, что вся она УЖЕ была исполосована мною же, и своими страхами, обидами, но впереди у неё ещё мои удары, так много, что живого места на ней не останется, на нас обоих! Лупил её, а доставалось то обоим…
Gem Club — "Polly"
А потом мой адвокат принёс мне готовые бракоразводные бумаги, и мне потребовалось почти пять часов, чтобы подписать их. С таким трудом я вырвал у судьбы этот брак и эту женщину, что теперь не мог, ну не было у меня сил просто наступить и хладнокровно раздавить его.
Рыдал раза три. Разбил о стену свою чернильную ручку — Лерин же подарок: «Шариковая не вкладывает в слова столько души, сколько перьевая!», сказала она мне тогда. И мне теперь нужно было вышвырнуть свою душу целиком, поставив лишь один росчерк на документах.
И я поставил его ровно в два часа ночи по Сиэтлскому времени. Я сам развёлся с ней… и лишь спустя год до меня однажды дошло, что она и не просила развода, не просила…
Дошло, потому что я задался вопросом: «Год уже прошёл, почему она не выходит за него, неужели из-за дома? Вот же дурочка, так и не прочла документы». Дом итак был её, лично её вне зависимости от каких-либо обстоятельств, и не только дом. Не смог я отпустить любимую когда-то женщину с пустыми руками. Когда-то?
И не мог понять, почему же она замуж за него не выходит, не потому, что видел в их отношениях любовь, не было её там, а потому, что сам был уже давно женат…
Её рука мягко, почти невесомо скользит по моей груди, разливая мощные энергетические потоки, в которых я плыву, покачиваясь, словно на волнах… Нежное касание её пальцев достигает моего живота, я замираю и в следующее мгновение ощущаю горячую ладонь в нижней его части, она медленно сдвигает её вниз, я не дышу, я не могу поверить: неужели сделает это, неужели всё-таки коснётся меня там? Открываю глаза и вижу невероятную синеву южного неба, белокурые волосы, развиваемые ветром, лукавые, почти смеющиеся глаза, с вызовом глядящие в мои, улыбку… Она склоняется надо мной, приближается, мой нос уже улавливает нежные нотки её духов и невероятный аромат заласканной солнцем кожи, и вот, наконец, я ощущаю мягкость её губ на своих, касание, лёгкое, как пёрышко — она целует всегда так нежно и так робко, но только от её почти детских поцелуев, во мне вулканом взрывается моё мужское естество, фонтанирует желание, снося на своём пути предрассудки, разумность, осторожность, уважение к благопристойности…
— Любимая…
— Алекс…
Поднимаю голову — это Габи. Первая же мысль: какого чёрта эта дура делает в моём доме?
