Но нет ничего более важного для меня, чем жизнь этой измученной физически и духовно женщины, моей жены, моей любимой, моей Валерии…
Глава 80. Don’t stop to talk
London Grammar — "Interlude"
Лера прижимается… вернее, стремится прижаться, уткнувшись носом мне в шею, но сделать это ей нелегко. Мне бы тоже хотелось вжаться в неё, слиться в одно, быть настолько близко, насколько это возможно, но сейчас, в этой не самой лучшей точке нашей жизни, сделать это нельзя — ей будет больно.
Но мы близки, близки как никогда, хоть и не можем позволить себе телесные радости. Так близко ещё не были никогда. Мне кажется даже, что мы дышим в унисон, и сердца наши синхронизировали свой ритм и бьются как одно… Одно на двоих.
И чувствую это не только я, потому что слышу нечто, что заставляет меня собрать всю свою волю в кулак, чтобы сдержать слёзы чувственности и благодарности Всевышнему за эти мгновения, за то, что он всё же позволил мне пережить их:
— Я люблю тебя…
— И я люблю тебя! — отвечаю.
— Знаю, ты говорил… Много, очень много раз… сотни наверное.
— Тысячи.
— Зачем так много?
— Я хотел, чтобы ты точно услышала меня. Я хотел, чтобы ты знала. Даже если не сможешь остаться, хотел, чтобы услышала их от меня… эти слова.
Она молчит, долго, потом спрашивает:
— Почему раньше никогда не говорил? Ни разу…
— Потому что все, кому я говорил их — умерли.
— А теперь уже нечего было терять?
— Было. Самое дорогое, то, что держит меня самого на этой земле.
Улыбается, чувствую своей кожей, как растягиваются её губы в улыбке, как дышит часто-часто…
— Мне было очень плохо без тебя… Очень, очень плохо… Я никогда не думала, что со мной случится такое… Что буду так сильно любить.
Обнимаю крепче, прижимаю её голову к себе, с трудом проглатывая ком в горле, признаюсь:
— А я знал, что буду любить, и знал, что именно так. Я ждал тебя. Всю свою жизнь ждал.
Она протяжно вздыхает, затем задумчиво, но спокойно и смело признаётся:
— Я бы хотела, чтобы кроме меня никто к тебе никогда не прикасался, совсем.
— Ты не представляешь, как бы я сам этого хотел…
— И чтобы ты поцеловал меня тогда впервые в 12 лет.
— Я бы поцеловал, точно поцеловал бы тебя!
— Интересно, что это была за девочка. Расскажешь?
— Нет. Не нужно тебе это. Как и мне не нужно знать, какая сволочь украла твой первый поцелуй!
— Ты итак знаешь, кто это был, и не ругайся.
— Прости, не буду.
— Тебе понравилось целоваться?
— Честное слово, нет, — смеюсь.
— Почему?
— Всё время думал о том, что это негигиенично, и о… её слюне.
— Фу, какой ты!
— Да, такой, и всегда таким был.
— Ты и сейчас думаешь о слюне?
— Это что провокация?
— Поиск истины. Просто, если для тебя это сложно, я отнесусь с пониманием — долой стереотипы.
— Ты издеваешься, да? Дразнишь лишением самого сладкого?
— Странный ты! То думаешь о гигиене, то говоришь «самое сладкое!»
— Ну так, всё ж просто: есть только одни губы и самый соблазнительный для меня рот, да ты за все годы и сама всё это прекрасно знаешь, стебёшься тут надо мной!
— Правда, стебусь! Раскусил… Ты с ума сходишь, когда меня целуешь!
— Это правда, теряю рассудок…
— И о слюне наверняка не думаешь.
— Не думаю. Я вообще ни о чём не думаю, если мой рот занят твоим! А всё, что связано с тобой неизменно вызывает только это, — беру её руку и кладу на свой пах. Она тут же резко поднимает голову, в её глазах возмущённое веселье:
— Ты что? С ума сошёл? В больнице!? Возбудился?
— Я не виноват. Этот разговор ты завела, про свой рот… слюну свою и вообще…
Я не хочу больше скрывать от неё такие вещи, сколько можно? Игры с моим воображением имеют свой логический результат. Если она ещё не до конца знает меня, то почему не ликвидировать это недоразумение прямо сейчас? Да, меня возбуждает всё, что с ней связано, все её запахи, интимные детали и даже то, что принято считать постыдным. Меня заводит всё, и это нормально. Так и должно быть. Любить — значит воспринимать любимого как часть себя. Сами у себя мы ведь не вызываем брезгливости и отвращения? Ладно, признаю, мой случай — странноватый. Я тащусь… от многих необычных вещей. То, что вызывает во мне тошнотворную брезгливость в отношении всех прочих людей, способно довести до экстаза, если дело касается любимой женщины. И да, у меня есть фантазии, и я признаюсь ей хотя бы в части из них. Со временем…
— Это Кристен?
— Кто?
— Это ведь была Кристен? Та девочка с первым поцелуем?
Rachael Yamagata Over and Over
Вот же ж! Ну вот что? Что у этого человека за мозг? Там что, компьютерный процессор Шерлок Холмс?
— Да, это была она. Слушай, хочу попросить кое о чём…
— Забавно, однажды я уже слышала именно эту фразу и твоя просьба тогда мне понравилась!
— Серьёзно? — улыбаюсь, довольный, да уже прямо растекаюсь по больничной подушке. — Ну, тогда тебе и эта моя просьба понравится.
— Выкладывай.
— Я хочу любить тебя на своём рабочем столе.
Никакой реакции. Затем спокойное замечание:
— Ты уже однажды просил об этом… пьяненький.
— Ну вот, теперь прошу трезвый, чтобы у тебя не было сомнений.
— Ты что, извращенец?
— Пусть будет так. Этот мой новый статус изменит твоё восприятие меня?
— Конечно, нет! Теперь уже ничто не сможет изменить моё восприятие тебя! Ты же знаешь! Эта наука нам обоим дорого обошлась, слишком дорого.
— Не отвлекайся, ты будешь приезжать или нет?
— Раз мужу хочется, значит нужно приезжать, — улыбается. — Только мне неловко перед твоими подчинёнными. Они всегда так странно смотрят на меня…
— Распоряжусь, чтоб не смотрели вовсе или смотрели с почтением, — шучу.
— Да уж, распорядись. Особенно эта твоя… Хелен! Бесит меня.
— Уволить?
— Нет, ты что! Нет, конечно. Тебе она нравится, это главное. Ты, кстати…. а ладно.
— Её нет. На работе вообще никого.
Зачем я это сказал? Чтобы больше не было недосказанностей. Хватит их уже с нас, этих намёков, додумываний и копаний в собственном больном воображении.
